делает это блестяще — всего за несколько дней. Но главная магия произошла там, где её никто не ждал: в тексте, который изначально был… полной бессмыслицей.

По правилам жанра, композитор сам пишет "рыбу" — черновик текста, где слова подобраны исключительно под ритм и размер. Смысл не важен — главное, чтобы поэту-песеннику было понятно, куда вписывать строчки. И Минков, не мудрствуя лукаво, выдаёт шедевр абсурда:

Дело было много-много лет назад,

Шёл домой еврей по улице Арбат,

Был весеннему он солнцу очень рад,

Птички щебетали…

А дальше — как вспоминал сам Марк Анатольевич — шли две строки "совершенно непечатных выражений", которые внезапно завершались фразой:

…Пели Хали-Гали.

Эту чушь Минков передаёт поэту Анатолию Горохову. Задача — превратить бред в нечто серьёзное, под стать образу мужественных сотрудников уголовного розыска. И Горохов совершает чудо. Из "Пели Хали-Гали" рождается строка:

"Служба дни и ночи".

А из беспечного еврея с Арбата — бессмертные слова:

"Наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не видна".

Так абсурдный черновик стал гимном целой эпохи. Песня, которую знает каждый советский человек, родилась из шутки, из ритмичной "рыбы", где птички щебетали рядом с непечатными выражениями.

Эта история — идеальное напоминание о том, как рождается искусство. Не всегда через вдохновение и муки творчества. Иногда — через игру, через случайность, через готовность посмеяться над собой. И вот уже 55 лет мы напеваем мелодию, которая начиналась с прогулки по Арбату и птичек, поющих "Хали-Гали".

Мораль? Возможно, она такова: никогда не относитесь к черновикам слишком серьёзно. Сегодня это — бессмыслица про еврея на Арбате, а завтра — легенда, которую будут помнить десятилетиями.

P. S. Говорят, Марк Минков до конца жизни с улыбкой вспоминал тот самый черновик. А птички так и поют где-то в параллельной вселенной — уже не "Хали-Гали", а "дни и ночи". И это прекрасно.

ни сострадания, ни остроумия, ни сердечности, ни мудрости, ни тонкости, ни чуткости, ни самосознания, ни скромности, ни чести, ни изящества.

Хотя Трамп может быть нелепым, он никогда не говорил ничего ироничного, забавного или даже слегка смешного — ни разу, ни разу. Я говорю это не риторически, я говорю буквально: никогда.

Для британцев отсутствие юмора почти бесчеловечно.

Но в случае с Трампом это факт. Он, кажется, даже не понимает, что такое шутка – для него шутка – это грубый комментарий, безграмотное оскорбление, акт непринужденной жестокости.

Трамп подобен троллю: он никогда не смеётся и не забавляется; он лишь визжит от восторга или насмешки.

И самое страшное, что он не просто произносит грубые и глупые оскорбления: он на самом деле думает, когда их произносит. Его разум – всего лишь роботизированный алгоритм мелких предрассудков и инстинктивной злобы.

В нём нет ни иронии, ни сложности, ни тонкости, ни глубины. Всё поверхностно. Мы видим в нём человека без внутреннего мира, без души.

В Британии мы традиционно на стороне Давида, а не Голиафа. Все наши герои – отважные аутсайдеры: Робин Гуд, Дик Уиттингтон, Оливер Твист.

Трамп не отважный и не аутсайдер. Он – полная противоположность.

Он даже не избалованный богатый мальчик и не жадный толстосум. Он скорее похож на большого белого слизняка, привилегированного Джаббу Хатта.

И, что ещё хуже, он хулиган.

Когда он оказывается среди хулиганов, он внезапно превращается в хнычущего приспешника.

Он бьёт сверху вниз — то, чего джентльмен не должен, не может и никогда не должен делать — и каждый его удар приходится ниже пояса. Ему особенно нравится бить уязвимых или безмолвных — и он бьёт их, когда они лежат.

Поэтому тот факт, что значительное меньшинство — возможно, треть — американцев наблюдают за тем, что он делает, слушают, что он говорит, а затем думают: “Да, он, похоже, в моём вкусе”, является источником замешательства и большого огорчения для британцев.

В конце концов, невозможно прочитать ни одного твита или услышать, как он произносит одно-два предложения, не уставившись в бездну.

Он превращает простоту в вид искусства; Он — Пикассо мелочности, Шекспир дерьма. Его недостатки фрактальны: даже у его недостатков есть недостатки, и так до бесконечности.

В мире всегда были глупые люди, и злодеев тоже хватало. Но редко глупость была настолько злой, а зло — настолько глупым.

Он заставляет Никсона казаться заслуживающим доверия, а Джорджа Буша — умным.

Если бы Франкенштейн решил создать монстра, состоящего исключительно из человеческих недостатков, он бы создал Трампа, и раскаивающийся доктор Франкенштейн в отчаянии закричал бы: “Боже мой, что я создал? ”.

Если бы идиот был бы телешоу, Трамп был бы его декорациями".

из Нью-Йорка мой приятель Леня Серебряков. Очень интересный пейзаж – вид из окна четвертого этажа во внутренний двор нашего театрального общежития на Манежной, 9.

Когда я поступил в Современник, меня поселили у Кремля в роскошном доходном доме Егоровой-Скарчинской. Построен он был на средства представителя купечества Сергея Андреевича Егорова, а тот, в свою очередь, оформил его на супругу. После революции дом, конечно, национализировали, и большевики расселили в нем всяких видных деятелей коммунистического движения. Чтоб им было удобнее на работу (в Кремль) ходить.

В квартире № 13 жила сестра Ленина Анна Елизарова с мужем, в квартире № 7 — любовница Ильича Инесса Арманд. Сам вождь, конечно, тоже здесь был частым гостем.

В огромной многокомнатной квартире Инесса жила одна, а в 1970-е из нее сделали коммуналку из 11 каморок и поселили в них малоизвестных (тогда еще) актеров театра Современник – Петра Вельяминова, Валентина Гафта, Валерия Хлевинского, Юрия Богатырева, Ольгу Богданову, меня и режиссера-постановщика театра Иосифа Райхельгауза...

Мужики! А часто ли вы селите своих любовниц в 11-комнатные квартиры, напротив Кремля (памятника В. Ленину в городах кроме Москвы)?

Однажды он подошёл к режиссёру Карену Шахназарову, пытаясь совместить английскую грамматику с русской лексикой:

— Послушайте, Карен, тут недалеко в Ники... Никип...

— В Никифоровке? — подсказал Шахназаров.

— Йес! Так вот, там в сельшопе...

— В сельпо, — терпеливо поправил Карен Георгиевич.

— Да! Там продаётся отличное шерстяное пальто, тёмно-серое. Но стоит дороговато — 17 рублей. Не одолжите десятку?

Шахназаров, улыбаясь, дал деньги. Макдауэлл купил пальто — то самое, что висело в сельпо четыре года и давно вышло из моды. Для местных это была дорогая реликвия, для него — экзотический трофей.

Но главное открытие ждало его позже. На вечере у местного жителя Федора, за стаканом самогона (который Малкольм сравнил с виски), зашёл разговор о футболе. Закусывали солёными грибами.

— Оу, трюфели? — восхищённо спросил британец.

— Нет, грузди, — просто ответил Федя.

После третьей стопки они понимали друг друга без перевода. Федя вспомнил, что через 10 минут начинается матч. Макдауэлл, заядлый болельщик, обрадовался.

— Отлично, щас всё будет... — сказал Федя и вышел во двор.

Британец ожидал увидеть телевизор. Вместо этого он увидел, как Федя достаёт из сарая шест с крюком, надевает толстые резиновые перчатки и закидывает импровизированную конструкцию на линию электропередачи. По кабелю, идущему вдоль шеста, ток поступал прямиком в дом.

— Тэд, но это опасно! — воскликнул Макдауэлл.

— Да ладно, Мишаня, че ты... — отмахнулся Федя.

Матч они посмотрели. А вечером Макдауэлл сказал Шахназарову:

— Я восхищён вашим народом. Они брутальны, неприхотливы и нигде не пропадут. Да, ваша страна переживает не лучшие времена, но с такими людьми вы всегда возродитесь...

Через несколько дней Шахназаров заехал в Никифоровское сельпо. Продавщица, смеясь, рассказала ему про "полоумного иностранца", который купил залежалое пальто за 17 рублей. Все четыре года никто из местных не брал его — слишком дорого и немодно. А тут нашёлcя ценитель.

Эта история — не просто забавный случай. Это встреча двух миров: британской утончённости и русской изобретательности. Макдауэлл увёз из России не только пальто, но и уверенность: эта страна держится на людях, которые могут подключить телевизор к ЛЭП шестом, но при этом остаются гостеприимными, щедрыми и непобедимыми.

P. S. Пальто, купленное Макдауэллом, стало символом той поездки. Возможно, оно до сих пор хранится где-то в его гардеробе — как напоминание о том, что настоящая роскошь не в брендах, а в историях, которые за ними стоят.