туда меня и определили. Это был класс скрипки. Шесть лет детства четыре раза в неделю приходилось заниматься тем, к чему душа ну никак не лежала. В хоре говорили, чтоб только рот раскрывала, но звуки издавать не рекомендовалось. В ансамбле — главное было смычком двигать со всеми синхронно. Почему не бросила — родители настаивали. Почему не выгнали — мама работала акушером-гинекологом. Но ребята были хорошие, в основном, из обеспеченных еврейских семей. Они старательно "пилили скрипку", как говорил герой Ликвидации, и демонстрировали мозоли на левом плече от скрипичных мостиков. Я же думала, что, пожалуй, можно и не резать опять ножом указательный палец на левой руке, можно просто его забинтовать, и с занятия отпустят!

Прошло уже больше четверти века, как я окончила ДМШ, исполнив на выпускном концерте песню про перепёлочку, которую, как правило, классе в третьем осваивают, но в самые трудные периоды жизни до сих пор снятся кошмары про экзамен по сольфеджио или "Икарус", который надо было брать штурмом с потертым футляром в обнимку.

А вот самая светлая история из области музыкального просвещения. Дружила я с девочкой, звали ее Наташа. Была она, как бы сейчас сказали, перфекционистка: отличница, председатель совета отряда, ну и играла замечательно. И добрая, предельно честная, светлый человек. Из таких пионеры — герои получались. Ещё отличалась тем, что в свои семь лет чётко знала цену деньгам, так как росла в рабочей многодетной семье. Она понимала, что 25 руб. в квартал — плата за обучение — существенная сумма для ее родителей. Ну вот однажды пришла она на сольфеджио очень гордая: папа в командировке, мама не может выйти на улицу, так как болеют малыши, а ей, старшей, доверили особо ответственную миссию. На последние до зарплаты три рубля надо было купить продукты по списку. Наташка чувствовала себя нужной, значимой и очень взрослой. Она нам показала коричнево-зеленую трешницу. Все завидовали, не деньгам, конечно, а степени доверия. Пошли мы с ней в гастроном после занятий. Она в карман — а там пусто. Нет кошелёчка с двумя кругленькими защелками сверху. Волна ее горя была такова, что сшибла меня с ног мгновенно: я заревела. Наташка плакать не могла, она захлебывалась своим дыханием, давилась спазмами и дрожала, почти до судорог. У наших ног лежали брошенные футляры со скрипками, нотные папки и мешки со сменной обувью.

В давке социалистического гастронома все абсолютно безразлично суетились между очередями. Но к нам подошёл молодой мужчина, прошло 25 лет, я помню его глаза. Даже ребёнку было понятно, что он очень далёк в своих мыслях от поиска пропитания в очереди. Глаза были умные, добрые и отстраненные, будто он думал о чем-то гораздо более важном. Мужчина спросил, что случилось. Я рассказала. Он молча дал Наташке три рублёвых бумажки, отвернулся и ушёл. Растворился в толпе. И мы, обе пионерки, поняли, что есть на свете какая-то добрая сила, спасающая нас в отчаянии. Ведь нет ничего глубже детского горя....

Танцовщиц катастрофически не хватало. Помню, воспитательница долго оценивающее смотрела то на меня, то на моего одногруппника Андрюшку, потом тяжело вздохнула, напялила мне на голову Венок с разноцветными лентами и велела танцевать тихонечко и стоять во втором ряду.

Мне было всего 6 лет, но я чувствовала нутром, что гопак нельзя танцевать тихонечко. Это против природы. Гопак надо танцевать как в последний раз. Это страсть, это вызов, это нечто среднее между поединком тушканчиков за лучшую норку и брачными играми трясогузок.

Мои пятки в белых чешках вбивались в пол со звуком, заглушающим музыку. Ленты взмывали в потолок при каждом подскоке, которому позавидовал бы любой кенгуру. А девочки из первого ряда сами расступились передо мной в благоговении. Ну или потому, что мои ноги вскидывались до небес и попадали им под зад.

И главное, что я усвоила на репетициях: артисты должны улыбаться зрителям. Тут я тоже старалась.

Зрители рыдали, папа сказал, что это от восторга.

Мой пубертат пришелся на ранние 90-тые. На школьных дискотеках крутили Ace of Base, Kapмен, Мальчишник, а сверху, как майонез на салате, — "Чернокожий парень" Агутина. Никто не переживал о содержании песен, возрастных рейтингах, психотравмах и прочей фигне. Впрочем, сама жизнь вокруг тогда была с рейтингом 18+.

Но вернемся к танцам. В этом плане мне повезло — под все вышеописанное искусство дамам было достаточно просто томно раскачиваться в хаотичном порядке, переступая ногами и периодически выставляя локти. Вид при этом нужно было иметь равнодушный и не забывать жевать жвачку. Танцующие выстраивались кружком, в середине обязательно стояли сумки.

Такие танцы были доступны всем: сиамским близнецам, лицам, глухим от рождения, медведям-шатунам и... мне. Поэтому комплексов, что я как-то не так танцую, у меня не было.

Выпускной тоже был отмечен моим танцевальным талантом.

Скучища на городской площади, помню, стояла смертная, как и жара. Администрация нашего маленького города вещала выпускникам о вечном с трибуны, а дедушка Ленин ласково смотрел с постамента и недвусмысленно указывал рукой в сторону городского вокзала.

Когда наконец-то выпустили воздушные шары в небо (тогда еще никто не знал, что ими давятся птицы и самолеты), заиграл какой-то ужасно слезовыжимательный вальс про школу. И вот тогда, по сценарию, должен был настать звездный час скромных тургеневских девочек с косами до пояса и хороших мальчиков, струсивших в свое время сказать "нет" мамам, отправивших их учиться хореографии.

По тому же сценарию остальные корявые неудачники должны были стоять и взирать на прекрасное.

Но мы с друганом-одноклассником Максом переглянулись, подбоченились и молодыми горными козлами заскакали по площади, станцевав одновременно вальс, сальсу, буги-вуги и, возможно, рэп.

Наш класс с готовностью взревел от восторга и высыпал паясничать следом. Торжественность момента пошла по жопе. Где-то на ламбаде нас с Максом настиг уже бывший завуч и велел дыхнуть. Но что он мог нам сделать? Написать в дневнике, что "были безобразно пьяны от молодости и свободы"?

В середине 2000-ных на свадьбах считалось модным удивлять родню первым танцем молодоженов. К сожалению, моего будущего мужа обидел тот же самый медведь, который вдоволь потоптался на мне. После долгих размышлений мы решили, что танцу на свадьбе быть, но без помощи профессионала в нашем случае не обойтись. Так в этой истории появился хореограф Олег.

Олег нам очень обрадовался. Он мысленно уже закрыл нашими деньгами ипотеку, а на сдачу поехал в отпуск на Бали. Пришли мы только поздно, конечно, до свадьбы каких-то полгода осталось.

После первого урока мы шли домой молча, с прямыми спинами (ноги в первой позиции, тянем носки). Мой будущий муж задумчиво рассуждал, можно ли заплатить хореографу Олегу, чтобы тот станцевал вместо жениха на свадьбе.

— Между вами разница 30 кг, кабанчик мой – мягко и деликатно напомнила я личинке главы семьи. – Только слепой не заметит подмену. А вот если одеть на Олега фату...

Олег действительно оказался хорошим хореографом, возможно он раньше работал в цирке дрессировщиком. Через полгода мы вполне. сносно станцевали на свадьбе (вполне сносно это никого в процессе не затоптали, со столов ничего не смахнули и никто не ржал в голос во время танца).

С тех пор я танцую регулярно, когда никого нет дома. Включаю Муз-ТВ, занавешиваю окна, закрываю дверь на ключ. Каждый раз моя кошка думает, что настал конец света, хозяйка сошла с ума, открывать консервы с кормом больше некому, а-а-а-а-ааа, мы все умрем. Поэтому она с перекошенной мордой бегает по шкафам и диванам и периодически мне подвывает. Но я все равно танцую. И сальсу, и ламбаду, и вот это вот все стильное-молодежное. Стриптиз только не танцую. Не мое это. Сколько раз пробовала все равно Гопак получается.

Шур-шур-шур по клавиатуре.

Рядом кто-то тихо беседует с клиентом, кто-то опять же пишет. Кто-то прервался на кофе. На календаре 28 апреля.

Мобильник.

— Да е[ж] твою в тапки (шепотом)...

— Да, Аня, что еще? Да приеду я, приеду! Успокойся уже, все будет аргентина! (Почему Аргентина? Бог знает откуда это). Ань, чтобы было быстрее — не дергай. Я жутко занят по работе, Аня. Знаю, что важно. Работать тоже важно. Да, потому что кушать это важно, а без работы не будет кушать. Тебя еще кормят родители, а я кормлю двух таких, как ты, и еще одну постарше. Все, чао, до вечера!

Народ переглядывается. Что за сопля достает пятидесятилетнего мужика? Любовницу что ли завел? Да вроде не в его характере, хотя...

Шур-шур-шур...

Трель.

— [дол]бать твою двадцать, Анна Батьковна! — в полный голос.

— Ну какого хера ты мне названиваешь?! Ты мне бабки не платишь! А "спасибу" свою можешь запихать в [п]опу и ходить крутить ею! Это ты умеешь лучше всего! Да! Именно это ты и умеешь! И людей доставать тоже! Аня, на кой хер вы пошли на РЖД? Вас в коллекторском агенстве в [п]опу целовать будут! — вскакивает — Взасос, [м]ля! Самый прожженый должник расплатится через пять секунд! Лишь бы ваши дурацкие претензии не слышать. Нет, [м]ля, красава! Я, [ч]удак старый, согласился помочь бесплатно по старой памяти и за это мне за пять минут выебли мозг до желудка. Еще один звонок, Аня, и я всю вашу ржаво-жадную дурь посылаю на хер и [дол]битесь, как хотите, если своих спецов нет! Все! Я сказал все!

Сбрасывет звонок и смущенно говорит:

— Простите.

Садится, тяжело дыша. Ослабляет галстук. Лицо багровое. Кто-то наливает человеку минералки, девочка-секретарша спрашивает не померить ли давление?

Шеф отдела:

— Андрей Васильевич, не изволите ли объясниться?

Васильевич хрипло:

— Эта коза-дереза, бесстыжие глаза, черт ее знает кто на нашем отделении РЖД. То ли рекламщица, то ли фиг ее поймешь. Чья-то доча. Первого мая открывают сезон на ДЖД (детская железная дорога). Им в том году передали паровоз. Она придумала проект пустить под ним первый поезд. Разрекламировала, то-се. И вот только в двадцатых числах до кого-то доперло, что паровозников-то на нашем отделении дороги нет. Так они порылись в старых списках сотрудников и вышли на меня. Получается, что я последний бывший машинист на сто километров вокруг, который помнит, как с паровой техникой работать. Позвонил один знакомый, он теперь большой начальник на отделении, скулил-скулил, уговорил помочь. Я, дурак, и согласился.

— А вы что, умеете водить паровоз? — у народа глаза по чайнику. Надо же, живой паровозный машинист!

— Помнить-то я помню. А вот хочу ли я помочь этой крыске — уже сильно сомневаюсь.

P. S. На открытии сезона ДЖД 1 мая первый поезд тянул тепловоз. Специально съездил посмотреть.