до горизонта, и единственное неудобство, с которым вы можете столкнуться при акте каканья или писанья, это... "

Впрочем, это не единственное неудобство.

Когда-то я имела дело с туалетом, у которого не было потолка, трёх стен и двери.

Туалет находился на территории нашей с экс-мужем дачи, поэтому какое-то время он нас не раздражал, но мы все равно потом сделали себе новый, со стенами и даже неким подобием журнального столика.

Доставшееся же нам от прежних хозяев тубзо представляло собой 4 вкопанных в землю столба, между которыми болтались драные ковровые дорожки. Вместо крыши над тубзом нависала кедровая ветка, на которой вечно лежал сугроб снега. Выпрямляясь, посетитель уборной обязательно задевал башкой сугроб и стряхивал его себе за шиворот.

Так вот, когда я очутилась в оленьем стойбище, то воспоминание о тубзе с непрочным сугробом над головой оказалось одним из самых тёплых и, по меньшей мере, трижды в день, я была готова отдать по ведру чая за каждую из трёх его ковровых дорожек.

Я забыла сказать, что пакетированный чай в тундре ценится несколько выше, чем какое-нибудь говно типа Хеннеси. В приютившем меня стойбище уважали "Липтон".

Часа через три после приезда, надувшись с дороги "Липтона" с привезенной мною же сгущенкой, я выбралась из чума посмотреть, куда можно было бы этот "Липтон" выпустить из организма.

Для красоты я захватила с собой фотокамеру, никого, впрочем, не обманувшую:

— Лора, — сказали мне добрые хозяева, — ты, если поссать хочешь, берегись оленей.

Про оленей я не поняла, но переспрашивать не стала.

— Нет, — сказала я, незаметно зардевшись в полумраке чума, — я хочу пофотографировать

Снаружи было очень просторно. Низко над тундрой висело солнце, во всю ивановскую демонстрируя мне широкие возможности для фотографирования: сколько ни напрягай объектив, ни одного мало-мальски подходящего укрытия. Между чумов бродили олени, задумчиво ковыряясь копытами в снегу. Выглядели они, несмотря на рога, миролюбиво.

"Липтон", между тем, с каждой минутой делал мою жизнь всё более трудной.

Я отошла метров на двадцать от крайнего чума, спустила портки и, выставив голую задницу на минус 47 при ветре 15 м/сек, тут же перестала её чувствовать.

Но мне было не до задницы: процесс изгнания "Липтона" затмил мне в тот момент всё.

Именно поэтому я не сразу обратила внимание на какой-то неясный движняк позади себя. А когда обернулась, то даже не испугалась: выражение лиц у оленей, несущихся ко мне, было сосредоточенным, но не враждебным.

Они смели меня, по-моему, даже не заметив, и принялись жрать снег там, где я только что сидела на корточках.

В чум я вернулась сильно озадаченная. До этого я думала, что северные олени едят исключительно ягель.

Тот факт, что надо мной ржали, я здесь упоминать не буду, тем более, что ржали надо мной беззлобно.

Мне есть, чем гордиться: я оказалась легко обучаемая, о чём ныне и присно сообщаю в резюме при попытках куда-нибудь трудоустроиться.

В следующий поход до ветру я пошла уже со знанием дела, захватив с собой в чисто поле длинную палку по имени "хорей". Хорей этот, ничего общего не имеющий с ямбом и прочими поэтическими прибамбасами, обычно используется погонщиками оленей в качестве дрына, которым следует подпихивать любителей человеческой мочи, если они слишком тормозят в дороге.

В тот раз я выдернула хорей из сугроба рядом с чумом и пошла в снега, напевая какую-то мужественную херню вроде "Ты теперь в Армии".

Олени, разом наплевав на ягель, собрались в кучу и пошли за мной, как дети за крысоловом.

Я сменила песню на "Три кусочека колбаски" (посмотрела б на вас, что б вы вспомнили спеть при похожих обстоятельствах), но скоты не отставали.

Я прибавила шагу, олени перешли на рысь.

Я побежала, олени пустились в галоп, обогнали меня и остановились посмотреть, где я там.

Я издали показала им хорей, и они подошли поближе.

Двое из них дали почесать себя меж рогов, а один – потрогать за нос.

Нос у северных оленей волосатый, если кто не знает.

Мы стояли напротив друг друга: я и штук двадцать оленей, выжидающих, когда я перестану страдать хернёй и наделаю им наконец жёлтого снега.

Я замахнулась хореем, они слегка пригнули головы и не сдвинулись с места.

— Пошли вон отсюда! — крикнула я и затопала ногами, мгновенно провалившись в наст до середины ширинки.

Олени стояли и смотрели, как я выбираюсь из снега.

Пара-тройка из них вытянула шеи, чтобы проверить, не оставила ли я в снегу немножко мочи, а один даже сунулся с этим вопросом непосредственно ко мне.

— Пошел вон, козёл! , — сказала я, ударила его по харе, и в этот момент до тошноты напомнила себе институтку, попавшую в кубло нахалов и отбивающуюся от них веером.

В чум я вернулась ни с чем. То есть, наоборот.

— Ну как? – спросила Алла Айваседо.

Мы с ней познакомились в Самбурге, хороший город, тыща человек населения, включая интернатских детей.

Это Алла привезла меня в стойбище к своим родственникам, представив как "хорошую русскую, правда, немного того".

— Да никак, — сказала я.

— Олени? – спросила Алла.

— Как вы вообще тут в туалет ходите? – спросила я.

— Да как. Пошли покажу, — сказала Алла, — я как раз тоже уже хочу.

И мы пошли.

Олени уже разбрелись по стойбищу, но, увидев нас, стали группироваться и готовиться к охоте.

— На них надо крикнуть, они разбегутся, — объясняла Алла на ходу.

— Я орала, — сказал я.

— Да как ты там орала, — махнула она в мою сторону щепкой. Щепку она захватила в чуме у "буржуйки".

— Нормально орала, — сказала я, но, вспомнив институтку, заткнулась.

Олени шли за нами хорошо обученной "свиньёй".

Алла остановилась, выковыряла в насте ямку щепочкой и взялась за полы ягушки (это такая девичья малица из оленьих шкур). Олени подошли и встали как вкопанные метрах в двух, не спуская глаз с выколупанной Аллой лунки.

— Смотри, как надо, — сказала Алла и, набрав воздуху, крикнула на полтундры:

— А НУ НА Х[рен] БЫСТРО!

Олени всё еще бежали, когда Алла встала и расправила ягушку. Когда встала я, олени уже возвращались, но были еще далеко.

С того момента я ходила в тундру без провожатых.

"А ну на х[рен] быстро!" — это я ведь и сама умею сказать, когда приспичит. Причем, вскоре выяснилось, что данную фразу не обязательно кричать полностью, достаточно и усеченного варианта.

— А ну на х[рен]! — доносилось время от времени из тундры. Это означало, что кто-то из обитателей стойбища пошёл в туалет.

Через три дня я научилась различать их по голосам.

просто добавляешь к названию слово "сетевой" или "интернет" — и акции взлетали. Справился бы даже шимпанзе.

И такой шимпанзе нашёлся. Имя у него, кстати, было очень благородное: Рейвен Торогуд III. И это была не простая макака: Рейвен Торогуд III был голивудской звездой — прежде чем стать брокером, он снялся в трех фильмах и десятке реклам.

В Голливуде Рейвена обучили важному для брокера с Уолл-стрит качеству: бросать дротики в мишень. Так что перед ним повесили список из 133 доткомов и выдали десять дротиков. Обезьяна прицелилась — и выбрала десять интернет-компаний.

Перечислять их бесполезно — доткомы продержались недолго. Но в январе 1999-го портфель шимпанзе выглядел неплохо. В январе 2000-го эксперимент был окончен: доходность составила 213%, что поставило Рейвена Торогуда III на третье место среди брокеров Уолл-стрит (обезьяна была лучше как минимум 6000 конкурентов). Шимпанзе с Уолл-стрит получила свою статью в книге рекордов Гиннеса и, наверное, пару бананов.

А вот люди, которые последовали её примеру в выборе акций, скорее всего, даже бананов не получили: уже в марте 2000-го пузырь доткомов эпично лопнул.