Свежие истории от 1 марта 2025

забежала к Матросу на участок, то Матрос Покусал Алабая на прогулке, то Матрос оторвал от кошки, то-ли хвост, то-ли наоборот, кошку от хвоста (подробностей не помню), то пописал на соседскую Газель, а заодно и разбортировал у нее все четыре колеса. Короче, Матрос был чертовски ловок, силен, страшен и не предсказуем, хорошо хоть с людьми инцидентов пока не было. Чего только не изобретали в поселковом чате по поводу снижения опасности от его прогулок.

Хотя, нужно отдать должное, что один по улицам он конечно же никогда не шлялся, всегда брал с собой намордник и хозяина на поводке. Но люди чего только не придумывали; и чтобы гулял Матрос только ночью и только в високосный год, не чаще, или выходить с ним на улицу нужно только в сопровождении хозяина и кинолога с усыпляющим ружьем. Даже была идея засунуть Матроса в железную клетку и в таком виде катать его на телеге по поселку как Емельяна Пугачева. Ну, не знаю, как по мне, на телеге такое себе гуляние.

Итак, мы неспеша продвигались по улице: Матрос в вязаной тельняшке, рядом его хозяин и немного позади, я. Где-то далеко впереди истерично гавкали собаки за заборами, но по мере нашего приближения, все они, как по команде замолкали и только затравленно таращили глаз в заборную щель.

Этот ужасный крокодил- стаф-бур-буль-ам-пит-бух-бух-терьер, или как его там, потихоньку заинтересовался и мной, принялся недовольно оглядываться и внимательно изучать меня своими маленькими черными, непонятно куда смотрящими глазками.

Я еле удержался, чтобы не начать оправдываться, мол, уважаемый Матрос – это совсем не я предлагал вас катать в клетке, как Пугачева, я вообще ничего про вас не писал в поселковый чат. Да, если хотите, то я и читать его больше не стану.

Тут Матрос отвлекся от меня и весь напрягся, потому что мы уже подходили к кустам за которыми открывался восхитительный охотничий вид: скамейка, а на ней спали, разговаривали и просто скучали, греясь на зимнем солнышке, штук шесть котов.

Всё.

Решающий момент настал, до скамейки всего лишь какой-то метр. Молниеносный, охотничий рывок Матроса сквозь кусты, не заставил себя ждать. Но коты – все же коты. Они как кошачья бомба взлетели со своих мест и осколками разлетелись во все стороны света.

Но что это? На скамейке, как ни в чем не бывало, остались два кота. Один просто спал, а второй, как вылизывал себе грудь, так и продолжил, никак не обращая внимания на рычащую в десяти сантиметрах Матросовскую морду. На удивление, Матроса они тоже особо не заинтересовали, как будто это были не кошки, а пустое место. Матрос только недовольно фыркнул и спокойно пошел дальше, заглядывая в кусты, не прячутся ли там беглецы.

Я очень удивился такому устройству дикой природы.

Поздоровался наконец с хозяином Матроса, показал на спокойно сидящих котов и сказал:

— Неужели и правда работает правило: Всегда преследуют только тех, кто убегает.

Хозяин посмотрел на котиков, махнул рукой и ответил:

— Нет, все гораздо проще, Матрос в этой жизни не боится никого, даже меня. Никого, кроме этих двоих. Это его Мама и Папа. Они его с месячного возраста воспитали. Матрос при них даже на диване лежать стесняется, как только они входят в комнату, сразу слезает и уходит к себе на коврик…

Алия. – Муж давно ушёл, дети выросли и разъехались. Если хочешь, к твоему приходу я сделаю своё коронное блюдо чак-чак.

Такой практичный подход Оладьев одобрил.

"Живёт одна – это хорошо, – подумал он. – Муж сдул – ещё лучше. Дети разъехались – совсем замечательно. Да ещё и чак-чак наклёвывается. По всем приметам, я для Алии – "последний поезд", и она торопится в него запрыгнуть. Не будем тянуть хвост за кота. Берём! "

Оладьев и Алия условились о встрече. Юра пришёл. Алия Закировна встречала его при всём параде и выглядела гораздо моложе своих лет. Первое впечатление было превосходным.

— Идём за стол? – спросила Алия. – Или сначала посмотришь, как я живу? Небогато, но для жизни хватает.

"Квартирка приятная, просторная, – думал Юра, разуваясь. – Ремонт сделан. Окна на юг. Из кухни чак-чаком пахнет. Вот сюда можно своё барахло поставить. Сюда гитару повесить. Чего не жить-то? Вполне…"

Они прошлись по комнатам, как новобрачные. Ванна, пианино, цветы. Лоджия, гардероб, аквариум. Нигде ни пылинки, чувствуется хозяйственная женская рука. Чистота и красота!

"Да, – думал Оладьев. – Есть где приклонить буйную голову. Пожалуй, я здесь остановлюсь. Поживу, пока Алия со своим чак-чаком не надоест…"

Они стояли в гостиной. Взгляд Оладьева упал на фотографию на полочке. На фото мужик громадной комплекции держал в руке топор и загадочно щурился.

— Кто это? – спросил Юра неприязненно. – На маньяка похож…

— Мой старший сын Айнур! – Алия с гордостью протёрла фото страшилища. – Какой же он маньяк? Айнур на мясокомбинате работает, на доске почёта висит. Мастер – золотые руки. Может так разделать бычью тушу – в чемодан поместится! Виртуоз.

"Видели мы таких виртуозов, на фарш искрошат и не заметят! " – подумал Юра и пошёл дальше. Вид мрачного мясника не внушал ему оптимизма.

— Айнур тебе не понравился? – огорчённо спросила Алия.

— Признаться, я несколько смущён… – почему-то на старомодный манер ответил Оладьев. – Больно грозно выглядит.

— Но характер у него ангельский, – сказала Алия. – Пальцем никого не тронет… если не злить.

В следующей комнате Юра остановился как вкопанный. На стене висело фото мужика с винтовкой.

— Это что за коммандос?

— Мой второй сын Тимур, – пояснила Алия. – Служит снайпером в спецназе, ордена имеет. Тимур всегда говорит: "Мама, если кто тебя обидит, знай – лишний патрон у меня всегда найдётся. Застрелю то, что Айнур топором не дорубит".

"Очаровательная семейка! – подумал Юра, отворачиваясь от фото снайпера Тимура. – Человеколюбие из этих мальчиков так и прёт".

— Тебе не нравится? – встревожилась Алия.

— Признаться, я несколько смущён, – снова сказал Юра. – Сыновья у тебя один другого стоят. А кто-нибудь менее кровожадный в роду есть?.. Доченька, например.

— Конечно, есть! – воскликнула Алия. – Вот моя отрада, моя дочка Гуленька. Мила, как незабудка, скромна как фея.

У Юры отвисла челюсть. Гуленька оказалась крупной плечистой девицей с перебитым носом и в боксёрских перчатках. Смотрела с портрета так, словно вот-вот зарядит Оладьеву хук слева – и с копыт долой.

— Милейшая дочурка! – пробормотал Оладьев. – Признаться, я несколько смущён. Девочка-снежиночка, блин. У неё удар правой, небось, килограммов двести пятьдесят…

— Двести семьдесят, – поправила Алия. – Наша Гуля чемпион Татарстана по женскому боксу в тяжёлом весе! Её даже братья боятся. Все, кроме Дамира.

Оладьев почувствовал противную дрожь в поджилках. Квартира Алии перестала ему казаться такой уютной, как раньше.

— Ах, у нас ещё и Дамир есть? – сказал Оладьев иронично. – Какая прелесть. И то верно, в семье не без Дамира… Алия, скажи сразу: сколько у тебя детей?

— У меня их четверо, разве я тебе не говорила? Вот мой Дамирчик. Младшенький.

Юра сглотнул. Младшенький Дамирчик был сфотографирован рядом с гробом.

— Признаться вам, я несколько смущён, – в который раз сказал Оладьев. – Он что, гробовщик?

— Нет, работник крематория, – пояснила Алия. – Работа у Дамира тяжёлая и нервная. Вечно какую-нибудь неучтёнку сжигать приходится…

— Чак-чак, – сказал Оладьев. – Чак-чак…

— Что? – переспросила Алия. – Ты сказал "чак-чак"? Проголодался, а я тебя гоняю. Пойдём скорее кушать.

Но Оладьев не говорил "чак-чак". Это просто чакали его зубы.

— Алия, ты нарочно? – спросил Юра, чакая зубами.

— Нарочно что? – не поняла женщина.

— Нарочно таких детей нарожала, что без валерьянки смотреть невозможно? — выдавил Юра.

— И профессии как на подбор. Какая-то казанская ОПГ, а не семья. Одна морды бьёт, другой стреляет, третий рубит, четвёртый в печи сжигает…

— Не смеши, Юра, – сказала Алия. – Они мои любимые славные детки. Тебе-то бояться нечего, ведь намерения у тебя самые серьёзные, правда? Давай скорее пробовать мой чак-чак… а потом меня.

Оладьев подумал, что насчёт намерений надо всё хорошенько взвесить. А то свяжешься с этакой семейкой… они тебя самого на чак-чак пустят, костей не соберёшь.

У самого Оладьева был один только сын Петя. Пётр Юрьевич окончил семинарию и служил священником. Всё, чем он смог бы помочь незадачливому папе — это отпеть его вне очереди…

Научился кататься, выпрашивая у друзей. Но родители почему-то жались купить. Я помечтал, вырос, да и забыл. А вспомнил про мечту уже после распределения, когда у меня на балконе как-то сами собой появились аж три ненужных велика. Которые потом раздарил.

Как и все советские пацаны, романтизировал войну. Мечтал о подвиге, как в кино. Чтоб поверглись враги, а у меня такая повязка на лбу, орден, и верная подруга неимоверной красоты. Домечтался. Всю зиму на второй чеченской. Чудом вырвался целым. Этого хватило, чтобы навечно получить рвотный рефлекс к окопам и пальбе. И к непросыхающим, безумным командирам. И к геббельсам из телевизора.

Не обошла и тюремная доля. Которую, под гитару и портвейн, так сладко воспевали во дворах пятиэтажек. Похоже, высшие силы тоже сочли за мечту. И она настигла, через десятки лет. Но исполнитель мечт и здесь не подвел: всего лишь показал мою глупость, дав версию лайт. Два месяца СИЗО. Где не оставляло желание, чтоб на всю эту мерзость упала ночью огромная бомба. Как следствие — до сих пор стараюсь избегаю ублюдочного русского шансона.

Была работа. Ответственная, нервная и тяжелая. В самый сложный год вышло всего лишь пять выходных. Тогда мечталось о другой службе — поспокойней и поденежней. Сбылось, получил. Но теперь скучаю по прошлому драйву.

Сбылись мечты о дальних странах. Они казались фантазиями, когда их загадывали в компании молодых инженеров. На прокуренной кухне. Глотая смесь Ройала с Амаретто. Но — случилось. Увидел и пирамиды, и Ниагару, и Гиндзу. Только для того, чтобы понять, что на ЮТюбе они выглядят лучше.

И так — про все. Про любовь красавицы. Про поесть диковинные блюда и попить бухло книжных героев. Про верную собаку и огромную кошку. Про говорить на иностранном. Про детей и внуков. Про написать повесть. Про выиграть в лоторею. Про дом, дачу и машины. Все сбылось. А вот сбылось — не как мечталось.

И сдается мне, что своими желаниями я уводил в сторону свою истинную линию судьбы.

Поэтому в этот Новый Год не стану ничего загадывать. Ни к чему. А в эту волшебную полночь просто расслаблюсь.

И улыбнусь.

находилось место юмору. Потому что воевали не роботы, а живые люди, которым ничто человеческое было не чуждо. Один из таких случаев Юрий Владимирович рассказал в 1992 году в эфире программы Владислава Листьева (тот выпуск был посвящён теме "Как юмор помогает людям выжить").

По словам Никулина, в этом военном эпизоде из зимы 1942 года юмор спас жизни по крайней мере человекам двадцати. В советские времена об этом случае, разумеется, никто и никогда не писал – про такое писать было не принято и вообще нельзя.

Мобильный отряд красноармейцев-лыжников был ночью отправлен через линию фронта в тыл врага. Разведчики незамеченными преодолели передовую линию немецких войск и углубились в территорию, занятую противником. Передвигались быстро и бесшумно по старой лесной дороге. Случилось так, что навстречу им, также не поднимая шума, двигались немецкие солдаты на лыжах. В ночной темноте они практически наскочили друг на друга, внезапно появившись из-за поворота. Для тех и других эта встреча стала полной неожиданностью и вызвала замешательство. Но через минуту, придя в себя, оба отряда бросились в кювет – наши вправо, немцы влево и залегли, готовя оружие к бою. Один немец замешкался, заметался и по ошибке залёг в кювете не со своими, а с нашими. Из кювета, в котором залегли немцы, наши услышали: "Ганс, Ганс…". Тогда наши лыжники взяли этого растерявшегося Ганса и швырнули его через дорогу. В этом броске немец, видимо испытывающий проблемы с кишечником, издал характерный звук в полной и нервной тишине. Когда он плашмя, как жаба, упал в снег и скатился в свой кювет, солдаты не выдержали и громко рассмеялись. Смеялись и наши, и немцы. Этот дружный приступ хохота продолжался примерно минуту. Смеялись все, буквально до слёз, рассказывал Никулину разведчик – очевидец этого случая.

"То, что они посмеялись вместе минуту, решило их дальнейшие отношения. Они после этого просто не могли друг в друга стрелять, – отметил Юрий Никулин.

— Два отряда потихоньку отползли друг от друга в стороны и пошли дальше, каждый своей дорогой".

там человек двадцать людей, беженцы. Мотор не работает, руками машут. Вид у них, прямо сказать, специфический. Подходить сильно близко и тем более брать на борт никакого желания не испытываю, учитывая присутствие на яхте жены и ребенка. Ложусь в дрейф и вызываю Костгард по радио. После кучи вопросов просят подойти ближе и оценить состояние их лодки и людей. Подхожу, оцениваю, сообщаю им. Указание — держаться рядом, без видимой опасности не приближаться, дожидаться спасателей. Что и сделал. Дальше целая операция, прилетел самолет, потом спасатели подошли из Испании. Со мной постоянно поддерживали связь — настоятельное требование — не уходить, но и не приближаться. Итог — 5 часов участия в операции и грамота от Kостгарда за спасение терпящих бедствие на море (потом, по почте). Погода была хорошая. Признаюсь честно, после всех историй с ограблениями и захватом яхт брать этих товарищей на борт не хотел и не взял бы, если бы вдруг совсем тонуть не начали.

Когда всех бедолаг подняли на борт спасательного корабля, со мной связался его капитан и передал благодарность от спасенных мне, что их не бросил и вместе с ними ждал спасателей. Сам тот капитан сильно благодарным не выглядел. "

фронтах всех войн от русско-турецкой до Первой мировой и очень много путешествовал: сначала по Северо-Западу, Волге, Уралу и Кавказу, а потом за границей — по Германии и Голландии, по Испании, которую обожал, Италии, и, что совсем уж редкость, побывал в Латинской Америке, Малой Азии и Африке. И всегда, и везде — писал: стихи, очерки, заметки, репортажи, романы, повести и воспоминания.

Первые стихи одиннадцатилетнего Васи был опубликованы в "Отечественных записках" в 1856 году, последние статьи Василия Ивановича датированы 1936 годом, а это 80 (!) лет литературной деятельности — Немирович-Данченко, безусловно, достоин упоминания в Книге рекордов Гиннесса! Неутомимо скрепя пером, Василий Иванович насочинял на 50 томов, даже Бальзаку и Диккенсу такое оказалось не под силу!

Над плодовитостью Немировича-Данченко подсмеивались, кто добродушно, а кто и не очень. Называли "русским Дюма", говорили, что "у Василия Ивановича книг в два раза больше, чем у других писателей, потому что днём пишет Немирович, а ночью — Данченко". За фактические ошибки в репортажах прозвали "Невмеровичем-Вральченко", а более снисходительные замечали: "Немирович-Данченко пишет так много, что иногда — и хорошо". И даже младший брат иронизировал: "Если вы понравитесь Васе, он изобразит вас в 124-м томе испанкою".

Впрочем, сам Василий Иванович насчёт своих достижений не заблуждался. Он считал себя посредственным романистом, неплохим журналистом и хорошим военным корреспондентом. Что ж, это немало...