Свежие истории от 22 ноября 2025

с зарплатой в 10 килограмм гречки в месяц (кто помнит 1992-1993 - тот поймет). И всё это — на фоне только появившегося импортного изобилия. Нынешним детям не понять, что такое в ранние 90-е годы было съесть на школьной перемене Сникерс или выйти во двор с кассетным магнитофоном. Как вы понимаете, с месячным бюджетом в 10 кило гречки Сникерс на перемене, а уж тем более магнитофон во дворе были исключены. Да я и сам все прекрасно понимал, и даже не заикался о таких вещах.

Так что когда 1 января 1993 года получил в подарок Sony Walkman — состояние у меня было близко к шоковому. Во-первых, по тем временам это было круче, чем сейчас iPhone X и Apple Watch вместе взятые. Во-вторых, я понимал, что ближайшие полгода гречки в месяц станет в два раза меньше. "Мама, откуда?

— Не переживай, это на работе подарили". Короче, до лета я в школе был если и не королем, то особой благородных кровей точно.

И только спустя несколько лет я узнал, что ради плеера мама несколько месяцев подрабатывал на пол ставки уборщицей в этом же саду...

Сейчас я уже взрослый лось, примерно в том же возрасте, что было в те годы моей матери. Зарабатываю более, чем хорошо. Но заставить маму согласиться на какую-нибудь дорогую покупку не могу ("Тебе надо деньги копить на новую машину / квартиру / дачу". У кого родители пережили в зрелом возрасте 90-е — меня поймут). Вот и приходится придумывать каждый раз, откуда подарок. Туристическая путевка — "Да это у знакомых рекламный тур, со скидкой 50%, надо брать". Телевизор — бонусы от магазина, телефон — "У нас он тут в два раза дешевле, чем у вас в России". По опыту, лучше всего срабатывает возможность взять билеты в театр "за бонусы сотового оператора, которые если сейчас не потратить — через неделю сгорят".

Вот и сейчас взял ей билеты на концерт в Кремль, "пропадали билеты у знакомых, чья фирма спонсирует этот концерт", а в глазах стоит светящийся от счастья 13-летний пацан с плеером в руках, и слезы наворачиваются.

Дорогие мои, мой вам совет: пока не поздно — радуйте своих родителей. Они, хоть и старенькие уже, все ещё верят в чудеса. Ну а современные варианты "чудес" я вам написал.

и по тому курсу доллара стоило бешеных денег, сегодня мне пришлось бы выложить за него три своих зарплаты.

Жена протестовала, но должно же было хоть что-то в этой квартире напоминать о том, что помимо женщины и кота здесь живет двадцатидевятилетний мужчина. И кресло с красной обивкой, больше походившее на декорацию — ну, на крайний случай, на театральное сиденье — заняло почетное место в нашей спальне, которая к этому предмету интерьера никак не подходила.

Когда на нем стала появляться кошачья шерсть, я впадал в ярость — ну почему, скажите мне, этот кот не может найти себе другое место? Почему он, имея в распоряжении собственную лежанку, а также нашу двуспальную кровать, диван в гостиной, софу в коридоре, кучу грязного белья, раковину, стиральную машинку и все нижние полки в шкафах, посягает на мой единственный островок уединения?

Чтобы показать Фендюлию, кто в доме хозяин, мне пришлось прибегнуть к довольно жестким мерам: я стал запирать дверь в спальню.

Феня протестовал громко, надрывно и заунывно. Жена сдалась на третью ночь и, открыв дверь усатому террористу, прошипела: "Тебе что, жалко что ли?".

Я потом повторил эти слова, когда она, опаздывая на работу, счищала серую шерсть со своего черного пальто. Всю ту ночь Фендюлий с наслаждением, я бы даже сказал, с крайним упоением, храпел на моем кресле. А я строил план мести. А заодно думал, как приучить кота к дисциплине. По совету подруги я купил пульверизатор и стрелял в кота каждый раз, когда он намеревался учинить очередную пакость.

Например, поточить когти об обои или улечься на мое кресло. Вот только снайпер из меня был примерно такой же как пловец. Однажды в детстве я увидел, как мужчина прыгнул в бассейн с пятиметровой тумбы. Вдохновленный примером, я, шестилетний тощий мальчик, забрался вслед за ним и нырнул в самую глубокую часть бассейна. Откачали меня быстро, но страх воды так и не отпустил, так что плавать я умею двумя стилями — с кругом и "топориком". В общем, я попадал пульверизатором в стены, мебель, включая мое кресло, в телевизор и — о, ужас — в жену.

Естественно, после этого на подобном методе воспитания было поставлено табу. Второй способ призвать кота к порядку мне подсказал коллега на работе. Заключался он в том, что за каждый хороший поступок кот должен получать лакомство.

Все, казалось, до безобразия просто, однако Феня принимать из рук злодея, поливающего его водой, какую бы то ни было еду попросту отказался, а жена помогать не спешила. Единственное, что она мне сказала: "Не занимайся ерундой". А кот, которого она в этот момент держала на руках, смотрел на меня своими желтыми глазищами и, честное слово, нахально ухмылялся.

Словом, все мои усилия, направленные на то, чтобы хоть как-то показать свой авторитет и заставить Феню подчиняться, или, на худой конец, просто не орать по ночам, провалились.

Он жил, как барин: спал, где хотел (даже на кухонном уголке, правда, стоит отдать должное, никогда еду не воровал), ел, когда хотел, и орал, когда хотел.

Фене было шестнадцать лет. Когда мы забрали его от прежних хозяев, у которых внезапно открылась аллергия на шерсть, серому коту без породы и племени было около пяти годов от роду.

По степени наглости — все пятнадцать по человеческим меркам. Он походил на беспокойного подростка, которому то нужно было слишком много внимания, то он, напротив, демонстративно прятался под ванну и всем своим видом показывал, как он нас ненавидит.

Я долго не мог привыкнуть к его существованию. Присутствие этой бестии в доме меня, признаться, раздражало. Особенно в те моменты, когда он приходил по утрам, часов, эдак, в шесть, залезал ко мне на кровать и начинал бить меня лапой по лицу. Так этот негодяй требовал наполнить ему опустевшую за ночь миску.

Я не раз выносил его в коробке из дома, оставлял в парке на лавочке, но каждый раз, когда жена возвращалась домой, Феня вальяжно заходил вслед за ней. И смотрел на меня гордым уничижительным взглядом...

Сейчас спустя десять лет я был готов пожертвовать сотней кресел и километрами обоев, чтобы снова увидеть этот нахальный прищур.

Каждый раз, когда Феня поворачивал голову в мою сторону, у меня сердце сжималось, а в памяти всплывала картина из далекого прошлого.

Полина тогда уехала в командировку, а я с этим усатым демоном остался дома. Первые дня три я развлекался как мог: предаваясь праздному веселью и впадая в крайнюю степень подросткового безрассудства, я питался фаст-фудом, пил пиво прямо из горла и играл в дурацкий шутер до полуночи.

Про кота я вспоминал только когда к запаху пиццы примешивались ароматы не столь приятные. На четвертый день я не смог встать утром. Меня скосила температура. Я лежал в кровати, чувствуя, что еще немного, и я ее спалю. На градуснике было около сорока, голова болела даже от дневного света, а от любого движения все тело ломило.

Так плохо мне не было никогда в жизни. Я правда думал, что умираю, представлял, как Полина приедет, обнаружит мой труп и зарыдает, бросившись мне на грудь.

Так жалко себя стало, что у самого из глаз потекли слезы. Я лежал в темноте и плакал, как мальчишка, от боли, страха и ощущения, что никто не придет, не поможет и даже кружку чая не подаст. Внезапно в ногах появилась тяжесть. На коленки мне забралась серая туша.

Фендюлий немного потоптался по кровати, а затем подошел прямо к моему лицу и боднул меня головой, мол, ты чего раскис? Видимо, я бредил из-за температуры, но я рассказал коту, как мне плохо, рассказал, что терпеть его не могу, что я вообще кошек не люблю... Феня слушал и смотрел на меня своими желтыми глазами, за это время он не проронил ни звука, ни разу не зевнул, как обычно делал, когда я ругал его. Он просто смотрел и слушал.

Я говорил про Полину, про то, как люблю ее, про лучшего друга, которого не видел еще со школы, и который, казалось, не сильно этим озабочен, говорил про отца, с которым не разговаривал несколько лет, про коллег на работе, с которыми периодически не ладил.

А Феня сидел и слушал. Я даже пожаловался ему на противную кашу в детском саду и сломанную машинку. А Феня слушал. Дождавшись, пока я выговорюсь, кот несколько минут смотрел, как я, взрослый мужик, лежу в темноте и в голос вою, а потом лег рядом и замурчал.

Чувствуя его тепло и приятное, немного громоподобное мурчание, я вскоре заснул. Конечно, чудесного выздоровления не произошло — на следующий день мне было так же тяжко, но что-то все-таки отпустило. Такое бывает, когда из пальца вытащишь занозу — рана еще болит, но морально легче. Кот спал со мной до самого возвращения Полины, а когда она приехала, поспешил убраться восвояси, но перед этим взглянул на меня своим испытующим прищуром.

И в эту ночь мы спали втроем. А сейчас я смотрел на него, сидя на коленях перед креслом, и аккуратно гладил по серой мохнатой голове. Шерсть у него вылезала, нос был сухим и горячим. Я смотрел, как он дышит тяжело и медленно, как щурит желтые глаза, и к горлу снова подбирался ком. Уколы, которые прописал ветеринар, казалось, не действовали. Я не выдержал, и слезы снова полились сами собой.

— Ну, что же ты, дружочек? — спросил я его.

— Ну, не сейчас, миленький... Держись, шапка меховая. Ты меня победил, варежка ты серая, а уж это-то и подавно победишь!

А он посмотрел на меня своими своими глазищами и, моргнув попеременно, внезапно замурлыкал: мол, не отчаивайся, такова жизнь. Нет, я не верил. Шестнадцать лет для кота — серьезный срок. Утром за Феней ухаживал я, потом уходил на работу, и смену принимала Полина. Она постоянно мне намекала, что мы просто отсрочиваем неизбежное. Я и сам понимал в глубине души, что разумнее и милосерднее было бы усыпить кота, но у меня рука не поднималась. Я представил, каким предателем стану, если привезу его в ветеринарку, чтобы убить.

Я пришел с работы рано, и, едва сняв башмаки, бросился проверить, как там Феня. Кота на кресле не было, сиденье было мокрым и пахло моющим средством. Сердце упало куда-то в пятки. Не могла Полинка так со мной поступить, не могла.

— Где Феня? — тихо и жестко спросил я, зайдя на кухню.

Полина готовила и повернулась ко мне не сразу. На ее лице не было ни капли жалости, сочувствия или печали. Ответить она не успела. Феня вылез из под стола, нетвердым, заплетающимся шагом подошел ко мне и потерся об ноги. Я нагнулся, взял кота на руки и уткнулся носом в теплую меховую голову.

— Встал сегодня. Сам, — сказала Полина.

— Ветеринару звонила, сказал, пусть ходит, хороший знак. Прыгать пытается, курицу вареную сожрал, хороший такой кусок...

— Молодец, мальчик, — похвалил я его.

— Мы с тобой еще поживем, да?

Феня довольно замурлыкал и прищурил глаза. Умирать он явно передумал.

колени, и смотрела, как Яна творит свое маленькое кухонное таинство.

Сначала Яна принесла из ванной маленький пузатый бокальчик, в котором плескалась жидкость цвета липового меда, теплая и солнечная. Поставила его в центр стола, словно маленькое домашнее божество.

— Это душа моего триумфа, — прошептала она, и в ее голосе не было злости, только нежность.

Потом началось волшебство. Бережно, кончиком пипетки, Яна взяла одну-единственную, драгоценную капельку из бокальчика и отпустила ее в большой кувшин с чистейшей водой. Вода вздохнула и приняла ее. Затем капелька из кувшина перекочевала в следующий... Лера смотрела на это священнодействие, на это ласковое издевательство над законами диффузии.

Наконец, перед ней на льняной салфетке оказался стакан. Простой, граненый, полный прозрачной, как утренняя роса, воды, в которой от того липового меда не осталось и следа. Ни одного атома.

— Тут нет ничего, кроме воспоминания, Лерочка, — тихо, почти как колыбельную, пропела Яна.

— Память воды о нашей дружбе и о моей маленькой победе.

Она ласково пододвинула к ней стакан. А рядом, экраном вверх, положила ее телефон.

— У тебя выбор, родная. Или ты выпьешь эту воду, в которой остался лишь теплый след. Или... просто поделишься со всеми радостью. Напишешь у себя пару строк о том, что мир устроен сложнее, чем мы думаем. Что ты нашла в нем место для маленького чуда.

Лера посмотрела на стакан. От воды веяло прохладой и покоем. Потом на телефон, где ждал своего часа уютный интерфейс соцсети.

На их кухне, залитой мягким светом, повисла тишина, густая и сладкая, как тот самый липовый мед. И Лерина рука замерла над столом, выбирая, к какой из двух прохладных поверхностей прикоснуться.

Юрка Иванов был непререкаемым авторитетом в области поэзии на всю школу, и даже родители всех классов просили его сочинить стихотворные юбилейные поздравления по разным поводам.

Юрка всегда был нормальным, ни в чем не замеченным пацаном, пока он не спас наш класс. Именно тогда, и навсегда, я понял, какие бывают герои. Их никто не замечает до тех пор, пока жизнь не ставит их в условия, когда они могут проявить свои суперспособности. Они творят чудеса, небрежно отмахиваются от наград, но мир уже не прежний, не прежний…

Два года перед этим. Когда наша горячо любимая Тамара Александровна (Тамерланка), учитель русского языка и литературы, слиняла в славный город Израиль (молю и надеюсь, что ее муж ее прокормил), нам назначили Светлану Александровну. Она задала нам выучить стихотворение про Ленина. На первом же занятии. На следующую неделю.

На следующей неделе Светлана Александровна не воспарилась, вопреки многочисленным свечам в Никольском Соборе.

— Ну что, друзья мои, кто прочтет мне стихотворение о Ленине? Напоминаю, это ваше домашнее задание.

Народ безмолствует.

— Ну тогда я буду вызывать по списку по алфавиту. Эпштейн!

— Светлана Александровна, можно я прочту? И, не дожидаясь разрешения, Юрка встает из-за парты, выходит к доске, и начинает декламировать:

"Это что за большевик

Лезет к нам на броневик?

Он большую кепку носит,

Букву "Р" не произносит.

Все понимают, смеяться нельзя! Товарища нельзя подвести. Сам погибай, товарища выручай. В классе напряженная тишина. Светлана Александровна попеременно то краснеет, то бледнеет.

"Это он, это он, наш великий Ленин!

Это он, это он, наш великий гений! "

Юрка импровизировал вдохновенно. Я насчитал около тридцати строф, потом сбился. Ленин, оказывается, простудился, пока выступал с броневика, и поэтому Крупская его отправила в Разлив и там своеобразно лечила. Вкратце, почуяв угрозу от Сталина, он просто инсценировал свою смерть в 1924-м. Благодаря своему богатырскому здоровью, Ленин был зачислен в отряд космонавтов и тайно посетил Луну в 1968-м.

Как только Юрка закончил, прозвенел звонок.

"Смело мы в бой пойдем

За власть Советов

И, как один, умрем

В борьбе за это"

— Так что, первое двустишие припева можно оставить. А второе, полагаю, надо минимально изменить, чтобы была очевидна причинно-следственная связь. Что значит "за это"? За что "это"? Умрем "ЗА ЭТО", ребята, вы понимаете, тут речь идет о человеческих жизнях, потраченных на не пойми что "ЭТО"! Надо тут прямо обозначить, за что конкретно и почему люди отдают свои жизни и какие от этого бывают последствия. Вот вам вариант:

"Смело мы в бой пойдем

За власть Советов

И, как один, умрем

В говне за это"

некоторые просчёты организаторов вкупе с капризами погоды привели к тому, что на нём не было музыки, не было электричества, не было воды и не было дров. Зато был алкоголь, который для большинства собравшихся компенсировал отсутствие всего вышеперечисленного. Да-с... Алкоголем занимались не организаторы, поэтому он был и его было много.

Кроме алкоголя, на фестивале была грязь. Скользкая, жирная, липкая грязь, в которой стояли палатки. Тысячи палаток. Даже сейчас в интернете несложно нагуглить фотографии того времени и места. Например, те, на которых изображена утонувшая в грязи "Беларусь". Обилие грязи привело к неожиданному эффекту — многие девушки, в том числе и моя жена, решили, что когда они выберутся назад, к людям, им понадобится хотя бы один комплект чистой одежды, в которой никто ни разу не падал. Поэтому в лагере они ходили кто топлесс, а кто и вовсе в одних только кроссовках. Я ещё раз советую погуглить фотографии с того фестиваля. Да, куда ни глянь, алкоголь и сиськи, сиськи и алкоголь... как я уже сказал, это был образцовый опен-эйр.

Не знаю, как так получается, но кто-то из предков где-то через гены передал мне умение даже в самой большой заднице довольно уютно устраиваться. Вот и той ночью, когда мы под грозовым ливнем протопали несколько километров мокрой засасывающей жижи и форсировали ручей, я уговорил своих не переть вслепую до победного, а встать ночевать на сравнительно сухом холме, где не было грязи и были дрова, которые даже уговорились превратиться в костёр. Как оказалось утром — в полукилометре от основного лагеря, как раз на гребне, за которым начинался спуск в мешанину из грязи и палаток. И в силу такого расположения мы наблюдали как всех, кто шёл на фестиваль, так и всех, кто с него уезжал.

Так вот, теперь про экстрим. Тот фестиваль посетило немало любопытных личностей, но больше всего мне запомнилась одна девушка. Это было через пару дней после нашего приезда, когда новости выбрались наружу и все последующие приезжающие уже хорошо представляли, что происходит и куда они едут. Молодая, огненно-рыжая, с причёской из кучи беспорядочно торчащих во все стороны мелких косичек, весом вряд ли меньше ста пятидесяти килограмм, она как в паланкине величественно сидела (!) на носилках и подобно Ленину, правой рукой показывала "вперёд! " бригаде из перемещавших её шести мускулистых вдрызг пьяных парней. Её левая нога от пальцев и до попы была закована в новенький, с иголочки, гипс. Она направлялась на фестиваль.

решила воспользоваться кафедра английского языка, уговорившая меня на эту авантюру. Им, очевидно, требовались какие-то показатели для отчётности, а в нашем замечательном вузе, хоть и московском, но глубоко сельскохозяйственном, людей, способных справиться с дифтонгом "th" было немного? Вы, конечно, спросите,: чувак, а тебе это было зачем? Мне ни за чем было это не надо. Но меня попросила преподавательница с кафедры. А, как известно, мужчина обретает способность сказать женщине "нет" только в том возрасте, когда его ответ на фиг никому не нужен.

И вот сидит глубокоуважаемая комиссия, я выхожу, развешиваю свои чертежи, и в это время суровый женский голос извещает: "Защита диплома будет происходить на английском языке"

— Это безобразие! — возопил авторитетный седовласый профессор.

И непросто профессор, скажу я вам! Живая легенда нашего вуза! Поколения студентов учились по его учебникам, при этом он был образцом интеллигентности, юмора, какой-то таинственной субстанции, которая непроизвольно вызывает уважение к человеку!

Плюс он, ровесник века, был участником Гражданской войны, воевал в составе Первой Конной армии Будённого.

Нам, правда, на семинаре, он по секрету рассказал, что на самом деле воевал он во Второй Конной армии Сорокина. Но после того, как Будённый "сожрал" Сорокина, Вторую Конную Армию из истории вычеркнули.

И вот этот самый легендарный человек на моей защите заявляет:

— Никто в комиссии языка не знает, это не защита, а профанация! Я в этом не участвую!

После чего учёный муж демонстративно отвернулся к окну.

Остальные члены комиссии его протест не поддержали, им явно было глубоко безразлично, на каком языке я буду излагать мою новаторскую технологию выращивания картофеля в подмосковном совхозе.

Ободряемый тёплым, дружеским взглядом Председателя комиссии (по совместительству он был нашим деканом и руководителем моего дипломного проекта), я озвучил свой спич.

Члены комиссии, пока я говорил, изучали мои чертежи и технологические карты. Потом начали задавать вопросы. Спрашивали они на русском языке, на нём же я им и отвечал.

Но правила приличия требовали, чтобы хотя бы один вопрос прозвучал на языке защиты.

И он прозвучал! Из рядов безучастных слушателей встал молодой аспирант и легко, непринуждённо задал на безупречном английском сложный и умный вопрос по сути моего проекта.

Я также легко и непринуждённо дал длинный и тоже очень умный ответ. На мой взгляд, прозвучало всё блестяще, — зря ли мы с Олегом репетировали накануне почти весь день?

— Вы удовлетворены ответом? — обратился Председатель комиссии к вопрошавшему. Он был удовлетворён!

Посовещавшись, комиссия поставила мне за защиту "пятёрку". Это было приятно, хотя эта оценка не фигурировала во вкладыше к диплому, и, по сути, вообще ни на что не влияла.

Это же в полной мере относилось к факту моей англоязычной защиты: нигде это не упоминалось, и ни на что не влияло. По крайней мере лично для меня.

Я знал, что некие успешные юноши представляли доказательства подобных фактов в какие-то внешнеторговые и экспортирующие организации, где их с нетерпением ждали работодатели.

Меня никто нигде не ждал.

В сельском ПТУ, куда я пришёл на работу, даже если бы и узнали о моей англоязычной защите, максимум — выразили бы вялое удивление.

В те годы в профтехобразовании английский язык был востребован так же, как древнегреческий и суахили.

Так что всё, что я получил в этой истории — это чувство глубокого удовлетворения.

А что? Это тоже имеет значение!

другую — информацию.

Каждая сплетня, каждое представление о новой железной дороге, банке или участке, который вот-вот взлетит в цене, — все впитывала она.

А когда настал момент, она исчезла из поля зрения — и начала действовать.

Pleasant открыла прачечные, отели, молочные фермы, рестораны. Купила недвижимость по всему городу. Когда из-за расизма она не могла записать свое имя в газетах, она объединилась с банкиром Томасом Беллом — он готовил бумаги, а она контролировала.

К тому времени, когда мир обанкротился, у нее уже была империя на миллионы.

Но целью были не деньги.

Она вложила свой капитал в подземную железную дорогу, помогая порабощенным людям обрести свободу. Она пожертвовала 30 000 долларов Джону Брауну за его речь против рабства.

А когда уличные трамваи Сан-Франциско отказались возить чернокожих, она подала в суд и выиграла.

В 1868 году система стала открыта для всех.

Элита ненавидела ее. Газеты называли ее "ведьмой", "манипулятором" и "угрозой". Они пытались стереть ее имя.

Ее ответ был прост: "Лучше быть трупом, чем трусом. "

Мэри Эллен Плезант превратила невидимость в оружие, а молчание и знания придали ей силы для борьбы за свободу.

И хотя история пыталась исказить ее имя, она вошла в историю.