Семейные истории #друг

скамейки, а в конце — всеобычная же, выкрашенная свежей бронзовой краской статуя Ленина, изображавшая вождя пролетариата в полный рост, с вытянутой впрёд правой рукой и со сжатой в кулаке кепкой. Было тепло и солнечно; вокруг носились совсем мелкие ребятишки, чьи мамы и бабушки наблюдали за ними, чинно рассевшись по периметру. На одной из скамеек расположилась небольшая — человека три — компания мужиков самого рабочего вида. Время от времени один из них опускал руку за спинку скамьи и совершал там какие-то манипуляции, после чего в руках у всех троих оказывались бумажные стаканчики из-под мороженого. В общем, самый обычный городской пейзаж.

И тут на алее появился ещё один персонаж, по внешности — типичный сельский конторский служащий низшего звена того времени: рубашка с короткими рукавами навыпуск, три недели назад глаженые брюки и сандалии, обутые на буро-зелёные клетчатые носки. Был он заметно "навеселе", но на ногах держался довольно твёрдо. Дотопав до клумбы, он обогнул её и вдруг остановился, уставившись на цветы. О чём-то угрюмо задумался... Через минуту лицо его просветлело: было видно, что он принял какое-то важное решение. В следующую секунду он уже рвал цветы — сосредоточенно, разборчиво, со знанием дела подбирая букет и ни на что постороннее не отвлекаясь. Продолжалось это довольно долго, и присутствующие развлекались от души: бабушки и молодые мамаши улыбались, а работяги и я ржали в голос. За всеобщим весельем никто не заметил, откуда возникли эти двое блюстителей порядка...

Всё вокруг смолкло....

Когда мужичок, составив букет, наконец поднял голову и выпрямился, прямо перед ним — через клумбу — стояли и смотрели на него двое милиционеров.

Ситуация, казалось бы, была безвыходная — заметут за милую душу...

Меня до сих пор поражают его реакция и сообразительность: в один момент он делает разворот "кругом", в три стремительных длинных шага достигает памятника Ленину, и быстро, но в то же время как-то очень почтительно и торжественно, чуть ли не преклонив одно колено, возлагает букет к подножию постамента. После чего отсупает на один шаг и, скорбно опустив плечи, замирает — руки по швам -, склонив голову.

Тот из милиционеров, что был помоложе, сунулся было к нарушителю, но старший придержал его за локоть, сделав лёгкий отрицательный жест головой...

Ситуация, действительно, была щекотливая: с одной стороны — потрава налицо; а с другой — вещдок лежит в таком месте... Ну-ка, попробуй забрать цветы, возложенные к памятнику вождю мирового пролетариата — заработаешь по партийной линии, как пить дать, за святотатство. Да и самого нарушителя не больно-то ущемишь — всегда может сказать, что проступок был совершён в спонтанном и неуёмном сиюминутном порыве благодарности дорогому Владимиру Ильичу за организацию тем счастливого детства...

А хитрюга-нарушитель, втихушку и осторожно следивший между тем за действиями стражей правопорядка по их отражениям в мемориальной, чёрного полированного мрамора, доске с надписью "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить! " сообразил, что сейчас его "брать" не будут, потихоньку выдохнул, незаметно переступил плетёнками, утверждаясь получше, и сам застыл памятником, всем своим видом давая понять, что скорбеть он собрался до победного конца.

Работяги на соседней скамейке снова начали откровенно скалиться.

Милиционеры тихонько посовещались вполголоса, после чего, улыбаясь, ушли.

Выждав для верности минут пять, в противоположном направлении рванул и сам скромный служащий (или кто он там был?). Ему, скорее всего, пришлось в тот день выдержать ещё одно нелёгкое испытание — разговор с женой, да ещё и без цветов.

Цветы остались у памятника...

не жалко.

Но работодатель настоял на дальнейшем усилении соцпакета. Повар в начале отказывался, но уступил настойчивым просьбам. Работодатель уговаривал:

— Вы домой придете и вам тоже надо своих детей кормить. А когда вам этим заниматься? Поэтому, наливайте суп в свой суповый термос, в контейнер набирайте чего хотите. Пожалуйста. Только готовьте обеды-ужины побольше, с расчетом и на себя.

И повар уходит домой с суповым термосом и контейнерами. Весьма доволен усиленным соцпакетом.

Друзья работодателя, из-за усиленного соцпакета, обвинили его в разгуле либерализма, ультралевом экстремизме и излишнем увлечении тред-юнионизмом.

Работодатель отверг обвинения:

— Смысл в другом. Если повар часть еды будет уносить домой себе, то он и готовить будет как себе. Ему же этой едой и своих детей кормить. Поэтому, он и мясо проверит, лимфоузлы уберет, пленки-сухожилия посрезает, побеги из картошки повыковыривает, всю зелень хорошо, три раза, промоет, муку просеет и т. д.

А иначе, если бы себе не брал, он бы тут понаготовил. Тяп-ляп, быстрее, накидал бы все подряд, не проверяя, в кастрюли и — нате вам, жрите. А так, для себя, не торопится, старается. Никакого либерализма.

на руках.

Имел он сына Антошу от первого брака и дочь Вареньку от второго. Первая жена его благонравием не отличалась, и на время ее загулов он забирал сына к себе. Загулы всё учащались, наконец бывшая продала квартиру мутным риэлторам и исчезла, а Антон окончательно поселился у отца.

Парень оказался толковый, с папиной хваткой, поведения самого примерного. Степаныч хотел было отправить его учиться в Лондон и потом пристроить к своему делу, но Антон проявил отцовский характер, уезжать отказался и поступил на психфак в родном городе. Жил по-прежнему у отца. А чего не жить, места хватает с избытком, кормят вкусно, отношения с мачехой нормальные, с сестрой – лучше не бывает. Счастливая семья, ни одной тучки на горизонте. Степаныча только напрягало, что у сына нет девушки. И тут пришла беда откуда не ждали.

Вернулся Степаныч домой среди дня и зашел в комнату сына, что-то ему там понадобилось. Думал, сынок в институте. А он – вот он, на диване сидит. А на коленях у него… Варенька! Целуются. И руки в таких местах, что никаких пристойных объяснений, одни непристойные. А Вареньке семнадцать лет, только-только школу закончила.

Первая реакция понятна: дочери оплеуху, ублюдка этого избил до крови. Потом вопрос:

– Ты хоть предохранялся, придурок?

– Не от чего пока, я ее берегу. А в будущем, конечно, будем, я понимаю про кровосмешение.

– Какое нах будущее? Нет у тебя никакого будущего. Собираешь сейчас вещи и исчезаешь навсегда. На Колыму за золотом, в тайгу за шишками, в Чечню добровольцем. Страна большая.

Варенька:

– Папа, не надо! Я Антошу люблю с самого детства, я без него жить не смогу.

– Сможешь как миленькая. А у тебя, красавица, на ближайшие пять лет маршрут один: учеба – дом. И гувернантку к тебе приставлю, чтобы глупостей не наделала.

Вроде разрулил. Только от былого счастья в доме и следа не осталось. Полный мрак. Дочка ничем не занимается, целый день сидит и смотрит в стену. В институт провалилась, вместо сочинения написала тысячу раз слово "Антоша". Однажды, когда гувернантка не уследила, вены порезала, другой раз таблеток наглоталась. И доведет же дело до конца, характер отцовский.

И тут Степаныч получает письмо от бывшей. Так и так, лежу в больнице с циррозом печени, последние деньки на Земле считаю. Решила напоследок с тобой поквитаться за всё то зло, что ты мне причинил. Знай же, подлец, что сынок Антошенька, которого ты у меня отобрал, на самом деле не твой сын. Я его от Жорика родила, помнишь Жорика? Живи теперь с этим.

Да, был у них в молодости сосед Жорик, красавчик и бабник. Подался тоже в бизнес, да не туда свернул, нарвался на пулю. Задумался Степаныч. Три дня думал. Велел разыскать Антона и привезти. Говорит ему:

– Сейчас есть такой тест ДНК, по анализу крови определяют, кто кому родственник или не родственник. Я договорился, завтра пойдем сдавать.

– Бать, – говорит Антон, – а ведь если окажется, что я сын Жорика, значит, инцеста никакого нет и мы с Варенькой можем пожениться, так?

– Выходит, так. Поживи у меня, пока ответ придет. Но Вареньку не трогай, скажи ей только, чтоб больше не вешалась.

Через сколько-то дней Степаныч приходит домой счастливый, как в прежние времена. Лыбится во все 32 зуба. Показывает справку, там написано: родственные связи исключены.

– Вот, – говорит, – как удачно всё обернулось. Нет никакого кровосмешения. Живи спокойно, сынок… то есть, наверно, зятек уже.

По этой справке Антоше выдали новые документы, на отчество Георгиевич. Как только Вареньке исполнилось 18, они поженились. И жили, действительно, счастливее всех на свете. Детей только долго не могли завести, обнаружилась какая-то несовместимость. Но в наше время да с деньгами и это не проблема. Когда время стало поджимать, родила Варенька двух чудных деток от анонимной пробирки из банка спермы.

Только на этом сериал не кончается. Есть у него второй сезон.

Наши дни. Степанычу под 70. Антону за 40. Что-то он стал себя плохо чувствовать. Пошел проверился – лейкоз. Про лечение врачи говорят: есть несколько довольно безнадежных способов и один надежный. Пересадка костного мозга от родственного донора. Вот только родственных доноров у Антоши йок. Мать и Жорик в могиле, Степаныч ему по крови не отец, Варенька не сестра, дети не дети.

Опять задумался Степаныч. Три дня думал. Пришел к Антону в больницу:

– Не знаю, как тебе и сказать. Но сказать надо. Соврал я тогда. Справку попросил подделать. На самом деле я твой отец. Так что спроси у врачей, где мне тут провериться для пересадки.

– Бать, не волнуйся. Мы давно это знали. Ну, не знали наверняка, но подозревали. Поэтому и своих детей не завели. Придумали про несовместимость, а сами всю жизнь предохраняемся. Варя уже сдала анализы, ее костный мозг мне подходит, скоро операция. Всё нормально.

– Ну ничего себе. А скажи, когда ты догадался?

– В первый же день, когда ты пришел такой довольный с этой справкой. Я же психолог, да и тебя знаю с детства. Вот скажи: если бы на самом деле выяснилось, что я не твой сын, разве ты смог бы радоваться? Только и думал бы о том, что тебе наставили рога.

в этом отношении придраться трудно — любит её очень, имеет редкую и умную судовую профессию, хорошо зарабатывает, в быту дрессируем бесконечно. А главное — это всегда в воздухе вокруг мужика носится, если есть — случись что, сд@хнет, но в беде любимую спасёт. Однако недостаток всё же был Таней выявлен. В компании с друзьями опрокинуть по рюмашке — для Славика как для подсолнуха солнце. Раскрывается весь, сияет добрым светом. И вид становится не такой бронированный, как обычно.

Ну, не так уж часто он сиял таким образом. Но говорю же, даже крошечной пылинки в Танином доме не бывать. После пары предупреждений она поставила ему ультиматум — либо кодироваться, либо развод и девичья фамилия. И тут Славик, как всякое длительно дрессируемое существо мужского пола, взорвался.

Правда, взрывается он тоже как-то по доброму. "Понимаешь" — задумчиво сказал он — "вот если бы ты сказала — всё перенесу, но тебя вытяну, потому что жить без тебя не могу — это одно. А так... "

Мысль свою он развивать не стал, махнул рукой и ушёл. В том числе в запой, в котором отродясь раньше не бывал. Потом выправился, зажил с другой девушкой и даже родил от неё ребёнка. Ну или наоборот — я просто чаще его с коляской видел. Особенно когда она его бросила с этим ребёнком вместе. И однажды Славик сдался — пора было уходить в рейс, а он кашку варит, обвешанный пелёнками. Славик срочно закодировался и сделал Тане предложение. В сентябре у них вторая свадьба. Если снова не поссорятся. На днях Славик сделал чудовищное открытие — оказывается, после развода она какое-то время жила с другим. Отелло проснулся. В ответ Таня возмутилась — "по крайней мере, я ребёнка в подоле не принесла! "

— из вежливости, чтобы не обидеть, ответила Варвара, хотя понятия не имела, кто ей звонил.

— А я была уверена, что ты меня сразу узнаешь, — радостно продолжала женщина. — Как хорошо, что я тебя застала. Ты сейчас можешь разговаривать?

— Могу.

— Отлично. Мы с мужем и детьми уже на вокзале. Час назад сошли с поезда. Меня хорошо слышно?

— Хорошо.

— У тебя голос какой-то тихий. А у тебя точно всё в порядке, Варенька?

— У меня всё отлично.

— Очень за тебя рада. Мы сначала хотели остановиться в гостинице. Думали, что в этом городе у нас никого из родственников нет. А потом вспомнили, что у нас ведь здесь есть ты. Понимаешь?

— Понимаю.

— Как хорошо, что мы о тебе вспомнили. Ты даже не представляешь, как мы обрадовались. Особенно дети.

— Представляю.

— А муж так сразу и сказал: "Звони Варваре. Варвара не подведёт".

— Правильно сказал. Не подведу.

— Значит, ты пустишь нас к себе погостить? Я правильно поняла?

— Правильно. Пущу.

— Мы ненадолго, — радостно продолжала женщина. — Всего на пару недель. Город посмотреть и обратно. Домой. Потому что и дел дома невпроворот, да и, как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше. Согласна?

— Согласна.

— Мы так и думали. Особенно муж. Он так сразу и сказал, что не может такого быть, чтобы Варенька не приняла нас к себе. Ведь мы же родственники. Пусть дальние, пусть виделись последний раз лет десять назад, но родственники ведь. Правильно?

— Да.

— А ты сейчас одна живёшь?

— Одна.

— В трёхкомнатной?

— Да.

— Так, значит, мы сейчас едем к тебе?

— Приезжайте.

— Через час мы будем у тебя. А ты всё там же живёшь?

— Там же.

— Тогда жди. Мы скоро подъедем.

— Жду, — ответила Варвара.

Варвара выключила телефон, положила его на тумбочку, повернулась на другой бок, укрылась с головой одеялом и уснула, особо даже не беспокоясь о том, что так и не поняла, с кем она только что разговаривала по телефону.

А через час в дверь позвонили.

Варвара посмотрела на часы, закрыла глаза и повернулась на другой бок. Звонки продолжались. Варвара спала. Через некоторое время по двери стали стучать ногами. Варвара — ноль эмоций. Наконец снова зазвонил телефон.

— Да, — не открывая глаз, произнесла Варвара.

— Варенька? — радостно кричала всё та же женщина.

— Да.

— А это мы. Мы приехали. Звоним, звоним, а ты дверь не открываешь.

— Звоните?

— Да.

— А почему я не слышу?

— Не знаю.

— А позвоните ещё, — попросила Варвара.

В квартире раздался звонок в дверь.

— Звоним, — сказала женщина.

— Нет, — сказала Варенька, — не слышу. А постучите теперь.

Раздался стук в дверь.

— Стучим, — произнесла женщина.

— Нет, — ответила Варвара, — не слышу.

— Кажется, до меня дошло, — произнесла женщина.

— Что? — спросила Варвара.

— А ты сейчас где, Варенька?

— Как где? У себя.

— Где у себя?

— В Новосибирске, — ответила Варвара первое, что в голову пришло. — Где же ещё мне быть?

— Как в Новосибирске? А почему не в Москве?

— А я девять лет назад переехала, — наводила Варвара тень на плетень. — Сразу, как развелась.

— Зачем?

— Зачем развелась?

— Переехала зачем?

— А надоела Москва, вот и переехала. Слишком много неприятных воспоминаний.

— А в Новосибирске разве лучше?

— Конечно. Ещё как лучше.

— А что там лучше-то?

— Да всё лучше. За что не возьмись. И никаких неприятных воспоминаний. Да чего я говорю. Приезжайте, сами увидите. Вас сколько сейчас?

— Так четверо нас. Мы с мужем и двое детей. Старший Павлуша и младшенький Андрюша. Андрюша в этом году хочет в университет третий раз поступать.

— Вот все вчетвером и приезжайте. У нас здесь тоже замечательный университет есть.

— Когда приезжать?

— Да хоть сейчас.

— Сейчас не получится. В Москве дел много. Андрюша хочет учиться только в Москве. А мы на работу приехали сюда устраиваться. Рассчитывали годик у тебя пожить. А оно вон как вышло.

— Значит, сегодня не приедете?

— Нет.

— Жаль. Я уже настроилась.

— А уж как нам жаль. Ты не представляешь.

— Представляю.

— Нет. Не представляешь. Я как подумаю, что нам теперь предстоит, так мне просто жить не хочется.

Варвара решила, что пора заканчивать разговор.

— Ну, ладно, — сказала она, — если сейчас не можете, то приезжайте, когда сможете. Я вам всегда рада. А вы когда в Москве устроитесь, сразу сообщите мне свой адрес. Я к вам в гости приеду. Тоже на пару недель. А там посмотрим. У меня ведь теперь в Москве никого, кроме вас, и нет. Договорились? Пришлёте адрес?

Но ответа Варвара не услышала, потому что связь резко прервалась.