Детские истории #брат

с помощью гвоздя на верхней части рамы окна, которое выбиралось заранее в качестве объекта забавы, или фиксировался на крыше здания, над этим же окном. Другой ролевой конец бечевы протягивался к зданию напротив и временно закреплялся на крыше или в одном из окон подъезда на верхних этажах.

Сама забава сводилась к следующему. Поздним вечером ролевой конец «стукалки» освобождался, и запас бечевы постепенно стравливался до тех пор, пока шайба не оказывалась точно у выбранного окна. Затем «стукалка» приводилась в колебательное движение, и шайба начинала периодически ударять по стеклу.

Неожиданный стук шайбы в окно всегда заставал жильцов врасплох. Всполошенные они подбегали к окну, открывали занавески и шторы, и начинали всматриваться в темноту, чтобы выяснить причину стука. В этот момент бечева выбиралась до предела. Шайба поднималась вверх и становилась невидимой для глаза.

Обычно растревоженные жильцы пытались искать причину своего беспокойства внизу на земле. Туда они направляли свой взгляд и светили фонариками. Мало кто догадывался посмотреть вверх, но даже если и смотрели, редко обнаруживали бечеву с шайбой на фоне темного неба. Поиски первопричины таинственных стуков оказывались удачными только в случаях, когда «стукалка» крепилась к раме окна. Если же она закреплялась на крыше, обнаружить ее среди разнообразных проводов, протянутых между зданиями, было непросто.

Устанавливали «стукалки» днем. В это время суток хозяева квартир и комнат были на работе, и можно было без помех забраться на подоконник выбранного окна и воткнуть в раму гвоздь. С крышами вообще проблем не было. Чердачные люки были всегда открыты. Многочисленные голубятники, держащие голубей во дворах, постоянно лазили на крыши, чтобы согнать с них своих пернатых питомцев в полет. Часто они просили нас – пацанов забраться на крыши и турнуть оттуда голубей. Мы с охотой это делали, так как в ответ голубятники позволяли нам заходить в голубиные будки и брать редких птиц в руки.

Бывая постоянно на крышах, мы получали возможность увидеть то, что с земли увидеть было невозможно. Не зря же в известной песне о летчиках поется, что «сверху видно все ты так и знай». Острый мальчишеский глаз быстро находил интригующие жизненные сценки, не предназначенные для широкого обозрения. Чаще всего эти сценки были связаны с раздеванием или ceксом.

Не помню, кто первым из ребятни подглядел с крыши за тем, как занимается ceксом Гитлер. Но его рассказ взбудоражил всю мальчишескую братию. Причин для волнения было две: личность жильца и сценки увиденного.

Жильцом оказался сорокалетний мужчина среднего роста, прозванный пацанами Гитлером. Лицом он действительно походил на фюрера: короткая челка, маленькие усики, прищуренные недобрые глаза и был таким же нервным и крикливым, как его бесноватый тезка на кадрах документального и художественного кино. Неуравновешенный характер этого человека часто проявлялся в шумных разборках с ребятней, которая почему-то донимала только его одного своими шумными играми и сборищами во дворе. Все это привело к тому, что пацаны стали называть ненавистного им человека Гитлером.

И вот этот Гитлер - владелец коммунальной комнаты на втором этаже, вопреки своему желанию, стал известным на улице Ленина п@рно-звездой. Прославила его излишняя самонадеянность. Он считал, что высота занавесок в его комнате является надежной гарантией для семейного ceкса от нескромных глаз соседей с третьего последнего этажа дома напротив. В этом отношении он был прав. Действительно, соседи с дома напротив не могли видеть, как он при электрическом свете занимался любовью в постели, стоящей у стены посреди квартиры. А вот шустрые пострелы на гребне крыши это могли видеть свободно. Расстояние в тридцать метров до объекта наблюдений не было для них большой помехой. В описываемое время в ходу были трофейные цейсовские полевые бинокли, дающие десятикратное увеличение. Такой бинокль и оказался под рукой у пацанов. Пару ему составил театральный бинокль из белой кости, что придавало тайным сеансам некую атмосферу театральности.

Быстро выяснилось, что Гитлер весьма охоч до любовных утех. Каждый вечер перед сном он заставлял свою жену принимать одну из поз Кама Сутры и занимался с ней ceксом в течение получаса и более. Он словно знал, что за ним подсматривают, и старался в полной мере продемонстрировать невидимым зрителям свою ceксуальную силу и сноровку. В результате у пацанов было достаточно времени для наглядного изучения Кама Сутры.

Пассивное созерцание быстро приедается в юном возрасте, даже если в нем есть элементы экшен. Уже во время второго группового просмотра последовало предложение нанести по Гитлеру «сталинский» удар с помощью «стукалки». Предложение было принято единогласно и на следующий день с риском для жизни мальчишки перебросили бечеву с одного здания на другое и подобрали нужное положение шайбы. Поздним вечером того же дня операция «Гитлер, капут! » началась.

Уже первый сталинский удар по стеклу достиг своей цели. Гитлер, увлеченный половым актом, резко среагировал на него, повернул голову в сторону окна и замер. Так бы повел себя лев, терзающий жертву, если бы где-то за кустом щелкнул затвор карабина. И как льву, Гитлер не хотелось прекращать свою «трапезу». Он еще надеялся, что этим случайным ударом по стеклу все и кончится. В этом он крепко ошибался. Последовали неотвратимые второй и третий сталинские удары. Проигнорировать их Гитлер уже не мог. Он бросил свое увлекательное занятие, подошел к окну, одернул занавеску и выглянул во двор. В плохо освещенном квадрате двора не было ни души. Гитлер пошарил глазами по периметру и не обнаружил ничего подозрительного. Постояв у окна минуты три, он задернул занавески и, выждав несколько минут, решил завершить незаконченный акт. Каким же наивным он был. Ничего из задуманного у него не получилось. Снова последовали сталинские удары, которые вынудили его одеться и выйти на улицу.

Во дворе ничего подозрительного он не обнаружил. Это побудило его расширить круг своих поисков. Завернув за угол здания, стоящего напротив его окна, он обследовал следующий двор. Снова безрезультатно. Вернувшись, Гитлер какое-то время постоял в своем дворе и затем поднялся к себе в комнату. Там он о чем-то поговорил с женой и выключил свет. Стучать по темному окну пацаны не стали - это было западло. По негласной договоренности стучать можно было только по освещенным окнам.

Свои новые сталинские удары юные мстители нанесли через несколько дней, когда Гитлер уже слегка подзабыл о неприятном инциденте. И опять все развивалось по уже знакомому сценарию: ceкс при свете ночника, неожиданный стук в окно, прерванный половой акт и безрезультатные поиски злоумышленников. Правда, на этот раз, прежде чем вернуться с улицы в комнату, Гитлер спрятался за сараями в надежде выследить злоумышленников. Он, по-видимому, полагал, что его донимают юные хулигагы, которые бросают или стреляют из рогатки по его окну камнями. Естественно, из этой затеи у него ничего не вышло. Те, кого он выслеживал, в это время с интересом наблюдали с крыши за ним самим.

Самое удивительнее в этой истории, что даже после третьего реалити-шоу Гитлер не смог выяснить, кто и как донимает его и жену своими проделками. Это тем более удивительно, что в его доме на первом этаже жили семьи, которые уже испытали на себе действие «стукалок». Уж они-то могли открыть глаза Гитлеру на проделки ребят, но не открыли. Скорее всего, из-за своего дурного характера ни Гитлер, ни его жена не общались с соседями по подъезду и дому.

Оказавшись бессильным раскрыть тайну вечерних стуков в окно, Гитлер обратился за помощью в милицию. Молодой лейтенант, который вел расследование, оказался способным сыскарем. Он опросил жильцов дома и быстро узнал от них о «стукалке». После этого ему не составило труда обнаружить ее между домами. Снимал ненавистную «стукалку» сам Гитлер. Думал ли он при этом о том, что могли видеть пацаны с крыши дома в его окне? Думаю, да. Потому что на его окне вскоре появилась глухие шторы. Эти шторы надежно укрыли от посторонних глаз все, что происходило в комнате Гитлера, и обеспечили хозяину комнаты столь необходимый для семейной жизни интимный комфорт. Нормальная жизнь вернулась к Гитлеру еще и потому, что пацаны оставили его в покое, решив, что получили достойную сатисфакцию за предыдущие конфликты с ним.

К началу шестидесятых годов про «стукалку» на Ленинке почти забыли. На смену ей, а также лапте, городкам, чижику, чике, пристенке и голубям пришили другие забавы и развлечения. Почти в каждом дворе появился настольный теннис, велосипед стал рядовым движимым имуществом, во дворах зазвучали песни Окуджавы под гитару, в городских спортивных обществах и клубах открылись многочисленные детские и юношеские секции по футболу, канадскому хоккею, боксу и фехтованию, в окнах жильцов замерцал голубой огонек телевизора. Страна входила в великую эпоху построения коммунизма в отдельно взятой стране. Началом этой эпохи стало массовое переселение людей из коммуналок в хрущебы. Это переселение народов изменило не только жизненный уклад взрослых, но и пристрастия и интересы смоленской ребятни.

что? Пойди туда, принеси то, не мешай, а ты уроки сделал? Телевизоры были редки, включались только вечером при родителях, одним словом - тоска. Конечно, где-то существовали "дворцы пионеров" как некие миражи, но больше они существовали в воспалённом воображении и отчетах пионерских руководителей. Единственное, что спасало от этой тоски дома, были книги. Но, впрочем, кому как.

К первому классу я уже бойко читал, и когда другие узнавали что «мама мыла раму», я узнавал про «Остров сокровищ», «Трех мушкетеров», «Робинзона Крузо» и уже не помню что еще. Безусловно, для моего незрелого ума была обозначена родителями «запретная» литература, которая была предусмотрительно упрятана на верхние полки шкафа, да еще и задвинута в самый угол. За её чтение можно было запросто лишиться доступа к книжному шкафу: «Декамерон» Боккаччо, «Гойя» Фейхтвангера, где был не важен текст, а были невыразимо интересны иллюстрации, какие-то запретные поэты ни на фиг мне не нужные, но, как известно, - главное не попадаться. А так, вынес на улицу помойку, сгонял за хлебом, чего-то нацарапал в тетрадь на завтра в школу и можно укрыться в дальнем углу с книгой, что бы тебя не трогали.

Все выше изложенное не более чем введение в ситуацию.

Так вот, добрался я как-то до книги «Проклятые короли» Дрюона. Не очень-то интересные, куда им до «Трех мушкетёров», но все-таки - короли, заговоры, отравления. Я несся галопом по сюжету пока не набрел на какое-то заковыристое слово: РОГОНОСЕЦ. Вроде бы обидное, но не мат и для сюжета имеет значение. Одним словом, я не нашел ничего умнее, чем спросить о нем моего отца. Его реакция меня удивила, нет, скорее напугала!

Вместо того, что бы ответить или отмахнуться от меня, сказать не знаю, отец напрягся и стал мне задавать вопросы: «От кого ты услышал, когда, где и т. д». Я понял, что залез куда-то не туда, прочел что-то не то, и меня сейчас лишат доступа к книжному шкафу. Помятую судьбу героических пионеров-партизан, которыми нас потчевали в школе, я ушел в несознанку. Мол слышал во дворе от мальчишек, не помню кто, не помню когда и так далее.

Отмазка была слабая, можно сказать вообще никакая. Принести со двора трехэтажный мат, самую актуальную феню, блатные поговорки - это сколько угодно. Постоянная ротация дворовой шпаны и блатных (в истинном значение этого слова! ), которые то появлялись откуда-то из зон и лагерей, то туда уходили, поддерживала тот языковый сленг, на котором мы все во дворе и общались. Но дома - ни в коем случае. Можно было схлопотать достаточно серьезно. Но - РОГОНОСЕЦ! Это тоже самое что спросить, сейчас, у второклашек про амбивалентность или дискурс. Как далее стало понятно - не прокатило.

Я затаился. И не напрасно. На следующий день мать поинтересовалась приторно елейным голосом, мол, откуда сыночек услышал это слово и, главное, от кого? Я понял, что влип по-крупному, замкнулся и перестал отвечать.

Конечно, его можно было услышать в нашей коммунальной квартире, где жило девять семей. Состав был пестрый: санитарка из поликлиники, профессорша античной литературы с мужем, большая рабочая семья, вдова полковника с двумя сыновьями, районный депутат с тихой, незаметной женой, мои родители, которые работали оба в министерстве и я со старшим братом и дедушкой. Все могли быть на подозрении. Сюда можно было добавить еще друзей родителей, которые часто собирались у нас или мы у них. Вот могли быть источники, но никак не двор!

Тем временем дома сгущались тучи, нет - неумолимо надвигалась буря, причиной которой был я. В общении появились сугубо интеллигентные выражения типа: «Не будешь ли любезна налить мне тарелку супа», «Тебя не обременит сходить, пожалуйста, в магазин за картошкой», ну и тому подобное. В принципе, ничего сверхъестественного не звучало. Вот, например, когда к телефону в коридоре звали профессоршу, то начало было такое: «Будьте любезны, не откажите пожалуйста в одолжении, если вас не затруднит позвать Н. А. к телефону». Это другой ветхозаветный профессор античной литературы звал нашу на предмет написания общего учебника. Но дома! ? В обиходе! ? У брата перестали ежедневно проверять дневник на наличие записей о его текущем хулиганстве, что грозило вызовом родителей в школу, и, того хуже, к кляузе из школы в партком отца (не шучу). Брат, глядя на меня, торжествовал, правда не понимал причины и предавался игре в карты во дворе. Мои попытки узнать у пацанов, кто же это «рогоносец», выдало мне только решение типа - «тупой как баран». Но это не проходило по контексту.

А двор, в принципе, знал все. Помню, как-то на резонное замечание девочки почти моего возраста, я ей отвесил: «Отвали, а то как дам по яйцам», получил десятиминутную унизительную лекцию о невозможности данного события по причине разного устройства этих органов у нас, с деталями и функциями. Пришлось позорно ретироваться и лезть на шкаф для уточнения нюансов по иллюстрациям к Гойя.

Я старался прошмыгнуть к себе в угол, как мышь. Тем не менее я, как оказывается, не закрывал плотно дверь в коридор, и из-за меня смердило из общей кухни тушеной кислой капустой и жареной на нефтепродуктах перемороженной камбалой. Двор отпал как-то сам собой, и жизнь покатилась под гору.

Так прошла рабочая неделя, и в воскресение утром я был поставлен перед отцом. К чему это разбирательство могло привести, я уже догадывался. Это называлось «выдрать как сидорову козу». Отец был бледен (ну, может быть, это художественное преувеличение) и неумолим. Надо было колоться, иначе моя филейная часть могла познакомиться с солдатским ремнем, на котором отец правил опасную немецкую бритву.

Юные пионеры-партизаны с сожалением взирали на меня с небес.

Со слезами на глазах, понимая, что я лишаюсь недочитанного «Декамерона» и еще ряда других сокровищ мировой литературы, признался, откуда это проклятое слово - РОГОНОСЕЦ. В подтверждение мне пришлось достать эту книгу, найти эти цитаты и уже почти разреветься. И... ничего! ! Ну то есть ВООБЩЕ ничего! Шкаф не закрыли, во двор отпустили. Из кухни стало пахнуть снедью от Елены Молоховец. В доме опять стали жить «котик» и «мусик». Даже брат не получил по заслугам.

К вечеру родители ни с того, ни с сего укатили в ресторан, а нам с братом оставили включенный телевизор.

Однако слово так и осталось необъясненным. На мой робкий вопрос отец ответил, что слово это нехорошее и лазить, куда мне не следует, он не рекомендует, а когда я вырасту, то узнаю сам. И правда, когда вырос, то узнал действительное значение этого слова.

Серёгой, сыном нашей медсестры. Решили прогулять утреннюю зарядку, что считалось почему-то серьёзным преступлением. Выбрали заранее удобную позицию за кустами. Улучив момент, сбежали с построения, короткими перебежками достигли своего убежища. И оттуда снисходительно наблюдали за тем, как одногруппников принуждают размахивать руками и приседать. А затем от скуки принялись их пародировать, глумясь и втихомолку ухохатываясь.

Если бы у нас было побольше мозгов, то мы легко сообразили бы, что наблюдательный пункт выбран так себе, не очень удачно. Прямо под окнами медицинского кабинета на втором этаже. Откуда Серёгиной маме прекрасно видны были и наше убежище в голых осенних кустах, и наши гнусные пантомимы. Вскоре нас, естественно, взяли с поличным и повели в этот самый кабинет, обещая болезненные уколы в воспитательных целях. Я уколы сильно не любил и слегка приуныл. Серёга же, наоборот, держался орлом, посмеивался, иронизировал и взывал к логике.

- Послушай, Профессор. – говорил он мне рассудительно. – Ну ты же вроде неглупый мужик. Где это видано, чтобы уколы в воспитательных целях ставили. Да быть такого не может. Уж ты поверь, я же сын медицинского работника, в таких делах-то разбираюсь как-нибудь. Укол – это, брат, штука серьёзная. Его у нас только по медицинским показаниям делают. Да и то в крайнем случае, если выбора нет... Так что это всё – голимые понты. Воспитывает нас мамаша, на пушку берёт. Напугать – это да, постараются. До конца будут фасон держать, чтоб мы обделались хорошенько. Но чтобы реально укол влепили – да ну, нет, хрень какая, быть такого просто не может.

Так, на кураже, лихо он и держался до самого финала. Похохатывал, когда нас завели в кабинет. Хмыкал, когда нас заставили снять штаны. Залихватски мне подмигивал, когда его мама набирала из ампул в шприцы аскорбинку. И даже когда подошла к нему со шприцем, цинично ухмылялся: зырь, мол, как старается, во марку держит, всё как по-настоящему, по-взрослому. Но мы-то понимаем, что недолго музыке играть, щас уже заднюю дадут, никуда не денутся, клоуны.

В итоге, когда шприц со щипучей злобной аскорбинкой всё-таки воткнулся в Серёгину задницу, тот оказался к этому абсолютно не готовым. В долю секунды его рожа жутко перекосилась, ехидная гримаса мгновенно сменилась выражением полнейшего изумления. И на весь детский садик разнёсся истошный, отчаянный вопль – не столько боли, сколько ужаса и недоумения. Привычная, стройная, выверенная картина мира у человека просто рухнула. Затем пришёл и мой черед…

В качестве родительского напутствия нам было рекомендовано общественных законов больше не нарушать. А уж если всё-таки решим нарушить, то не так, как сегодня, по-лоховски. Подготовиться к этому основательно, всё хорошенько продумать – и не попадаться.