Семейные истории #брат

моментально превращался в орудие воспитания. Соседи за стенкой знали их расписание лучше, чем программу телепередач: утро начиналось не с кофе, а с истошного Марьиного вопля, день сопровождался звоном бьющейся посуды, а вечер венчался тихими, всхлипывающими примирениями.

Психологи, почесывая бороды, назвали бы их союз «устойчивой садо-мазохистической парой».

Вот, к примеру, обычное утро в семье Ивана да Марьи. Иван, на цыпочках, чтобы не дай бог не скрипнула половица, пробирается на кухню. Его задача – сварить кофе и приготовить завтрак, не разбудив свою фурию. Но сегодня фортуна отвернулась от него. Новая пачка кофе никак не хотела поддаваться. В отчаянной попытке её вскрыть, Иван издал звук, сравнимый по громкости с падением метеорита в Челябинске.

Из спальни тут же донеслось грозное: «Ива-а-ан! »

Иван замер, пачка выпала из рук, рассыпав ароматные зёрна по всей кухне. В дверном проёме нарисовалась Марья. В бигудях, в леопардовом халате, она была похожа на разъярённую самку леопарда, которую застали врасплох во время утреннего туалета.

«Ты что творишь, паразит?! » – прошипела она, медленно надвигаясь. «Я из-за тебя, ирода, сон потеряла! А мне на работу к девяти! Мне нужно выглядеть как королева, а не как жертва твоего кофе-апокалипсиса! »

Иван, вместо того чтобы спасаться бегством, расплылся в блаженной улыбке. «Машенька, прости, родная. Я тебе новый кофе куплю, самый лучший! »

«Новый он мне купит! – взвилась Марья, хватая со стола первое, что попалось под руку. Это оказалась скалка. – Ты мне нервные клетки восстановишь?! »

И скалка, описав в воздухе изящную дугу, полетела в сторону Ивана. Тот ловко увернулся, и скалка с глухим стуком врезалась в стену, оставив в ней живописную вмятину.

«Вот видишь, Машенька, – с нежностью в голосе сказал Иван, – как ты меня любишь! Как страстно! »

Марья на секунду опешила. А потом, не выдержав, прыснула со смеху. «Дурак ты, Ванька! »

Их двенадцатилетний сын, Вовочка, давно привыкший к таким сценам, выглянул из своей комнаты. «Мам, пап, вы скоро? Я в школу опаздываю. И да, мам, в следующий раз целься лучше, а то обои новые поцарапаешь».

Их совместная жизнь была похожа на бесконечный танец. Марья наступала, Иван с радостью подставлял ногу. Она кричала – он умилялся силе её голоса. Она запускала в него тарелкой – он видел в этом акт высшего доверия. «Ведь в кого попало тарелкой не кинешь, – рассуждал он, делясь мудростью с ошарашенным приятелем в гараже. – Только в самого близкого и любимого».

Однажды приятель не выдержал: «Вань, да как ты это терпишь? Она же тебя изводит! Беги, пока не поздно! »

Иван посмотрел на него с искренним сочувствием. «Эх, не понимаешь ты ничего в настоящей любви. У вас с женой как? Скука смертная. "Дорогая, милая". Тьфу! А у нас – страсть, эмоции! Каждый день как на вулкане. Зато я точно знаю: если она на меня кричит, значит, я ей небезразличен. А когда после бури наступает затишье, и она, виновато сопя, мажет мне ссадину зелёнкой... это, брат, и есть настоящее счастье».

И он был по-своему прав. Их странная, вывернутая наизнанку любовь была для них самой настоящей. Они нашли друг в друге то, что искали. Он – свою заботливую мучительницу, она – своего преданного страдальца. И пока в их квартире летали скалки и гремели скандалы, их маленький, сумасшедший мир оставался на удивление прочным и нерушимым. И вот однажды, когда Марья снова бурчала, что он опять перепутал соль с сахаром, Иван глянул на неё с ухмылкой и сказал:

— "Марьюшка… без тебя мне было бы скучно жить. Даже ругань твоя — как симфония! "

Она замерла... потом швырнула в него подушкой. А потом… поцеловала.

И жили они долго и громко, и были, как ни странно, счастливы.

скамейки, а в конце - всеобычная же, выкрашенная свежей бронзовой краской статуя Ленина, изображавшая вождя пролетариата в полный рост, с вытянутой впрёд правой рукой и со сжатой в кулаке кепкой. Было тепло и солнечно; вокруг носились совсем мелкие ребятишки, чьи мамы и бабушки наблюдали за ними, чинно рассевшись по периметру. На одной из скамеек расположилась небольшая - человека три - компания мужиков самого рабочего вида. Время от времени один из них опускал руку за спинку скамьи и совершал там какие-то манипуляции, после чего в руках у всех троих оказывались бумажные стаканчики из-под мороженого. В общем, самый обычный городской пейзаж.

И тут на алее появился ещё один персонаж, по внешности - типичный сельский конторский служащий низшего звена того времени: рубашка с короткими рукавами навыпуск, три недели назад глаженые брюки и сандалии, обутые на буро-зелёные клетчатые носки. Был он заметно "навеселе", но на ногах держался довольно твёрдо. Дотопав до клумбы, он обогнул её и вдруг остановился, уставившись на цветы. О чём-то угрюмо задумался... Через минуту лицо его просветлело: было видно, что он принял какое-то важное решение. В следующую секунду он уже рвал цветы - сосредоточенно, разборчиво, со знанием дела подбирая букет и ни на что постороннее не отвлекаясь. Продолжалось это довольно долго, и присутствующие развлекались от души: бабушки и молодые мамаши улыбались, а работяги и я ржали в голос. За всеобщим весельем никто не заметил, откуда возникли эти двое блюстителей порядка...

Всё вокруг смолкло... .

Когда мужичок, составив букет, наконец поднял голову и выпрямился, прямо перед ним - через клумбу - стояли и смотрели на него двое милиционеров.

Ситуация, казалось бы, была безвыходная - заметут за милую душу...

Меня до сих пор поражают его реакция и сообразительность: в один момент он делает разворот "кругом", в три стремительных длинных шага достигает памятника Ленину, и быстро, но в то же время как-то очень почтительно и торжественно, чуть ли не преклонив одно колено, возлагает букет к подножию постамента. После чего отсупает на один шаг и, скорбно опустив плечи, замирает - руки по швам -, склонив голову.

Тот из милиционеров, что был помоложе, сунулся было к нарушителю, но старший придержал его за локоть, сделав лёгкий отрицательный жест головой...

Ситуация, действительно, была щекотливая: с одной стороны - потрава налицо; а с другой - вещдок лежит в таком месте... Ну-ка, попробуй забрать цветы, возложенные к памятнику вождю мирового пролетариата - заработаешь по партийной линии, как пить дать, за святотатство. Да и самого нарушителя не больно-то ущемишь - всегда может сказать, что проступок был совершён в спонтанном и неуёмном сиюминутном порыве благодарности дорогому Владимиру Ильичу за организацию тем счастливого детства...

А хитрюга-нарушитель, втихушку и осторожно следивший между тем за действиями стражей правопорядка по их отражениям в мемориальной, чёрного полированного мрамора, доске с надписью "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить! " сообразил, что сейчас его "брать" не будут, потихоньку выдохнул, незаметно переступил плетёнками, утверждаясь получше, и сам застыл памятником, всем своим видом давая понять, что скорбеть он собрался до победного конца.

Работяги на соседней скамейке снова начали откровенно скалиться.

Милиционеры тихонько посовещались вполголоса, после чего, улыбаясь, ушли.

Выждав для верности минут пять, в противоположном направлении рванул и сам скромный служащий (или кто он там был? ). Ему, скорее всего, пришлось в тот день выдержать ещё одно нелёгкое испытание - разговор с женой, да ещё и без цветов.

Цветы остались у памятника...

голубые глаза — так как такой цвет глаз означает тихую покорность мужу. (чёрные глаза означают вспыльчивый и коварный характер, серые — склонность к щёгольству и расточительству, карие — признак сплетницы — прим. ред. )

3. Дом можно брать за женою только в том случае, если она подпишет его на имя мужа, иначе она будет постоянно упрекать мужа, что он живет в ее доме, а при большой ссоре может случиться, что жена выгонит его совсем из дому.

4. Перину за женой нужно брать одну и никак не лебяжьего пуху, ибо таковая слишком нежит людей и делает слабыми к работе.

5. Чтобы узнать, насколько она пристрастна к удовольствиям, предложить ей различные прогулки, вечера, балы, театры, и если она откажется, то это явно доказывает её равнодушие к суете мирской.

6. Блондинки бывают почти всегда хорошего характера, то есть, тихи, скромны, любящи, нежны и благонравны.

7. Брюнетки пылки, страстны, капризны, но, несмотря на это, любят своих мужей до безумия.

8. Хитрость, пронырство, коварство, лисья злоба, лукавство, лживость, трусливость, вот явные и отличительные черты характера рыжих.

9. При выборе жены следует основательно узнать, есть ли в ней порок упрямства. Для этого надо ей предлагать различного рода вещи против её желания, и если она хладнокровно будет подчиняться вашему желанию, то это означает, что упрямства в ней нет.

10. Нужно обращать внимание, чтобы жена не особенно была склонна к нарядам и кокетству, ибо это порок и порок большой. Кокетливая жена имеет страсть к поклонникам и поэтому будет стараться, чтобы за ней ухаживали молодые франты. [... ] Придёт, например, муж после работы домой и хочет говорить о всяких делах, но у жены сидят гости, преимущественно молодые люди с чёрненькими усиками. [... ] Муж хмурится, но, не желая показаться грубым, идёт и садится с женой, где Виктор Николаевич, молодой шалопай, говорит разный вздор, а кокетливая жена умирает со смеха.

11. Нужно желать, чтобы жена была 1) послушна и тиха, 2) не капризна и трудолюбива, 3) чтобы любила своего мужа, 4) была бы рукодельница, 5) в хозяйстве имела бы толк и смышлёность, 6) умела бы хорошо воспитать своих детей.

А ещё - почему нельзя брать за женой больше одного шиньона, детское бельё, старую лошадь, как определить злую тёщу до женитьбы, какая походка должна быть у жены, и другие премудрости - можно прочесть в этой чудесной книге.

Обыкновенный дядька, 78-ми лет. В молодости он был фотографом. Собственно он и сейчас тоже фотографирует свадьбы и торжества всякие, но конечно в его возрасте много работать тяжело, хотя он не по годам здоров, активен, и бодр.

Он очень увлекается историей США, как и я. И поведал Билл мне свою печаль. У него есть взрослый сын (51 год) и внуки (им лет примерно по 25), но где то он воспитанием отпрысков маху дал. Мало того что они бездельники и лодыри, они ещё и хм... любители регулярно употреблять нелегальные субстанции и в больших количествах. Они бездарно прожигают свою жизнь не работая и не волнуясь ни о чём. Ну и правильно, ведь есть папа и дедушка Билл из которого они тянут копеечку и жилы. Бедолага этих пиявок поддерживает как может что бы они с голоду не подохли (да и со страху что без регулярной подпидки они чего-либо худое сотворят), но он ведь далеко не миллионер. И станка для печатанья открыток с лицом Бенджамина Франклина у него в подвале нету.

Короче, есть у него в семье одна ценность что передавалась от отца к сыну уже 180 лет. Его много раз прапрадедушка, Джозеф Картлидж приехал в США в начале 19-го века из Англии. По профессии он был каменотёсом (mason), что было очень уважаемым и сложным ремеслом в стародавние времена. Поселился Джозеф в Филадельфии, что не удивительно. До 1820-го года когда основной иммиграционный центр был перенесён в Нью Йорк, Филадельфия была основным культурным и коммерческим городом в США (да и после, она много лет задавала тон культурной жизни страны). А так как этот прадед был потомственным мастером экстра класса , то и работу нашёл очень быстро в одной из самых известных компаний, Struthers & Stricktland. Сначала обыкновенным мастером, потом старшим, а вскоре стал правой рукой хозяев.

И вот настал год 1837. В тот год решило американское правительство перезахоронить самого Джорджа Вашингтона. Поднял вопрос на повестку дня Лоуренс Льюис, так как он был последним живущим душеприказчиком Вашингтона и по совместительству его племянником. На удивление, отца основателя, главнокомандующего, президента и вообще историческую личность всемирного масштаба похоронили абы как, хотя и с большой помпой. Сначала Конгресс хотел его захоронить в самом Вашингтоне и создать нечто типа мавзолея, но денег не было. Средства появились только к 1831 году, но тогда уже началась драчка между наследниками. Одни говорили что останки Вашингтона трогать не надо, ибо он сам хотел быть похоронненым в своём поместье рядом со своей супругой Мартой, другие говорили что покойный дядюшка ни хрена не соображал и вообще он принадлежит не себе, а всей стране. А пока шли дебаты бренные останки успошего лежали в второсортном гробу в семейном склепе на его плантации.

Склеп был сырой ибо раз, был построен на месте что регулярно затапливаемом место и два, там протекала крыша. Своих детей у Вашингтона не было, приёмные дочь и сын уже к тому времени умерли, единственный приёмный внук на момент смерти Вашингтона был ещё совсем молодым, племянники и племянницы чего то недосмотрели, короче гнил труп великого человека как останки какого-нибудь пейзана. Но дальше вообще началось непотребство, некто борзый и дерзкий решил скоммуниздить голову Вашингтона. Он благополучно проник в склеп который охранялся кое-как, вскрыл могилу и был таков.

Правда далеко ворюга не ушёл. Беспредельщика поймали, добычу отобрали, навешали капитальнейших люлей, и отпустили. Тем более что незадачливый грабитель в темноте ошибся могилой и умыкнул не Вашингтонову голову, а голову какого-то родственника. Охрану усилили, но вопрос надо было решать радикально. Несмотря на то что родственники Вашинтона были люди очень богатые (Вашингтон раздарил своим родственникам сотни акров и рабов), раскошеливаться на знаменитого, но покойного родственника они не спешили.

И вот тут то и началось самое интересное. Пока родственники и Конгресс торговались, владельцы фирмы Struthers и Strictland сказали, "тьфу на вас балбесов. " Нам для любимого президента, ничего не жалко (кстати Вашингтон в народе был всегда любим и почитаем). Они за свои деньги добыли огромную глыбу дорогущего белого мрамора и из цельного куска смайстрячили саркофаг. Естественно это всё стоило безумных денег и один неверный удар долотом мог обернуться огромными убытками и на работу они поставили лучшего мастера фирмы, то бишь того самого Джозефа.

Мастер оправдал репутацию, отработал на совесть. Когда шедевр был закончен фирма загрузила саркофаг на баржу и он был отправлен на плантацию Вашингтона (в Маунт Вернон). Ясен пень, отустить такой драгоценный груз они просто так без присмотра не смогли, да и вдруг чего на месте надо будет, так что Джозеф и ещё 5 сотрудников фирмы поехали с саркофагом.

Они доставили сакрофаг на место и их попросили заняться и переносом останков самого Вашингтона. Рабочие вскрыли гроб и перед ними возникло совсем не аппетитное зрелище. Особенно было неприятно что несчастного Вашингтона хорошенько облгодали крысы ведь гроб совсем прогнил. Останки под руководством Джозефа они перенесли в новый саркофаг, крышку установили, всё что надо сделали, а старый гроб выбросили.

В момент переноса Джозеф и ещё два сотрудника взяли себе по пряди волос от Вашингтона, как сувениры. Душеприказчик, Лоуренс Льюис совсем не возражал. Даже больше, за чётко проделаную работу он подарил Джозефу (ибо тот был бригадиром) кресло Вашингтона. Это всё был задокументировано, дабы никто мужиков в мародёрстве не обвинил.

Через несколько лет Джозеф ушел из фирмы и открыл свою в пригороде Филадельфии (Upper Darby), делал памятники, надгробия, барельефы, колонны, итд (ну всё что масоны делают). Вместе с бизнесом Джозеф завещал стул и прядь волос Вашингтона (которые хранил как зеницу ока) старшему сыну с условиямм что тот 1) непременно передаст их дальше своему старшему сыну, и 2) передаст сыновьям потомственную профессию (и потом передаст им бизнес) и 3) возьмёт с них такое-же обещание. Старший сын согласился. Прадед Билла родился в 1880-х и ещё застал своего деда (того Джозефа).

Так основалась династия мастеров Картлиджей в окресностях Филадельфии. Прадед Билла (тоже Билл) решил два артефакта разделить, старшему из сыновей досталась прядь волос, а младшему стул. На стуле оказывается были какие-то символы Масонов (Вашингтон был Масон), а так как это младший сын тоже стал членом ложи, то передача стула ему имела смысл. Теперь уже только прядь переходила от отца к старшему сыну.

Сам Билл (мой знакомый), хоть и выучился на каменотёса, но оставаться в семейном бизнесе не захотел. Его больше привлекала фотография, богема, гламур. Отец был жутко расстроен ибо других сыновей у него не было и на Билле закончилась династия мастеров. С горя он бизнес продал в 1980-х (фирма до сих пор кстати существует под именем Картлидж, но владеют ей совсем другие люди). Прядь волос он разделил на 5 частей. Самую большую он завещал что бы Билл отдал в музей Вашингтона (оказывается есть такой при Арлингтонском кладбище), а остальные разделил между 3 дочерьми и сыном.

Билл завещание отца выполнил, предложил музею прядь. Музей провёл аутентикацию, ведь он не возьмёт абы что без доказательств. Биллу пришлось хорошенько попотеть. Сначала музей затребовал доказательства что Билл это потомок того самого Джозефа, на удачу все свидетельства о рождении были. Потом Биллу надо было доказать что его семья действительно владела каменотёсным бизнесом. Далее музей потребовал информацию о стуле. Тут уже Биллу пришлость отыскивать троюродного брата. Тот историей не увлекался от слова совсем, но поисками стула проникся. Оказалось двоюродный дядя завещал стул в музей и документы нашлись.

Музей кстати сам тоже времени не терял, сотрудники раскопали документы подтверждающи историю. Доказательств скопилось здоровенная папка. И наконец, на официальной церемонии Билл вручил музею прядь и выполнил завещание отца. А копии всех бумаг Билл сохранил, аккуратно подшил и ... предложил документы и его долю от пряди мне.

- "Как же так? " говорю. "Неужели ты сыну передать не хочешь? Это же семейная реликвия. Да и историческая тоже. "

- "Эх" говорит. "Я ему предложил. А знаешь что мне сынуля ответил. "Папа, мне плевать. Если ты мне дашь этот клочок волос, то я его просто напросто скурю. Ты мне денег дай. " Лучше я тебе продам, ты ведь историю любишь и ценишь. Владей на здоровье. " Потом он помолчал и сказал "Ошибся я в молодости, надо было мне продложить династию, оставаться каменотёсом. Может быть тогда и сын мой и внуки людьми остались. А так... смотреть на них тошно. "

Вот собственно и вся история. Можете меня поздравить, я теперь владелец артефакта. Ну и одной семейной саги которой с удовольствием делюсь с Вами.