Иногда бабка разрешала нам с Вовкой спать на террасе. Это были самые лучшие ночи. Хоть она и отключала электричество, в целях экономии бюджета, после 10 вечера, но у нас были припасены свечки, и мы лежали в тусклом мерцающем свете свечей, и рассказывали друг другу разные страшилки. Так мы могли проболтать чуть ли
не до рассвета. И никто не трындел из соседней комнаты — “Чок-чок, рот на крючок. Кто слово [ман]данёт, тот в туалет спать пойдёт”. Это была любимая бабкина присказка перед сном. Нет. Иногда, конечно, дело и до сказки доходило, но почти всегда бабка вставляла свои комментарии.
— Вот старуха при[стук]нутая, нех[рена] было деда гонять сто раз к рыбке. Сразу думать надо было, что заказывать. Вот если бы я была на её месте, то сразу попросила бы стать председателем нашего колхоза. Тогда бы у меня и корыто было, и терем новый... Дед! А если бы ты золотую рыбку поймал, чего бы ты заказал? — бабка кликала деда.
— Мне бы спиннинг новый... — мечтательно протянул дед.
— Вот — вот. Кому чего, а мёртвому припарка. Такой же [ч]удак. Сначала спиннинг, потом мотоцикл, потом ещё что-то. В итоге, рыбка заеблась бы с тобой вошкаться, и остался бы ты, как та старуха. С разбитой мордой.
— С корытом, — поправил я.
— Спи уж. Корыто. Без соплей разберёмся. — бабка поправляла нам одеяло, и мы засыпали...
В этот раз нам тоже разрешили спать на террасе. Мы с Вовкой ликовали, а я вспоминал страшные истории. Некоторые я придумывал сам. Меня веселило, как Вовка зарывался в одеяло и оттуда торчала только его голова с большими глазами.
Этой ночью я ему рассказывал страшилку про мертвецов...
— А тебе слабо на кладбище ночью? — спрашивал Вовка из-под одеяла.
— Чё это слабо? Не слабо! — зашевелилось моё самолюбие и надуло грудь колесом, как шар на Первомай.
— Слабоооо. — дразнился Вовка. — А если не слабо, сходи сегодня ночью на кладбище.
— Вот и схожу. — мне как-то было неловко Вовке уступать. Ситуация требовала подвига.
За нашей деревней, как и полагается, было местное кладбище. Мы как-то с дедом и бабкой ходили туда, днём. На могилу к каким-то родственникам. И ничего страшного, в принципе, не было. Поэтому я решил, что ночью тоже справлюсь.
— А как ты докажешь, что ходил? — интересовался Вовка. — Может, ты во дворе отсидишься, а сам скажешь, что ходил.
— Чё это врать-то мне? Сказал, схожу — значит, схожу.
— Доказательства нужны. — не унимался Вовка. — Принеси крест что ли.
— Ты чё? Совсем без мозгов? Скажи ещё — памятник. Я возьму какой — нибудь веночек и принесу.
Мы дождались, пока совсем стемнеет, и я начал собираться. Взял с собой пару свечек и спички. Так как бабка на ночь закрывала нашу дверь на ключ, выбираться пришлось через окно.
На дворе уже было темно, и мне, честно говоря, было немного сцикливо. Одно дело- там, перед Вовкой, выпендриваться, другое дело — идти ночью на кладбище. Я уж даже было передумал в какой-то момент. Но надо было держать слово, и я пошел.
Через пару минут я услышал сзади чей-то топот. Я уж с перепугу подумал, что это — бабка с дедом в погоню пустились за мной. Я отчётливо представил, как бежит дед в кальсонах, а за ним — бабка в ночной рубашке. И так ремнями над головой помахивают. Я метнулся в сторону с дороги, на чём-то поскользнулся и впечатался всей пятернёй в это что-то. Коровья лепёшка, сообразил я. Но это всё же лучше, чем попасться деду или бабке.
— Ты где? — звал меня Вовка.
— Тьфу ты. — чертыхнулся я, выползая из коровьих какашек. — Ты-то что тут делаешь?
— Мне одному там страшно. — сказал Вовка. — А чем это пахнет? Ты что, обосрался что ли уже? — смеялся Вовка. — Даже до кладбища дойти не успел, а уже в штаны наложил.
— Щас ты у меня в штаны наложишь. — я оттирал лопухом остатки дерьма. — Я просто поскользнулся.
Через 5 минут мы были возле кладбища. Зрелище немного напрягало своей мрачностью. Было не то, чтобы страшно, было п%%%%ц, как страшно. Я уже снова готов был признать поражение и предложить вернуться домой. В этот момент моё самолюбие вместе с геройством сквозонули куда-то в район пяток и сидели, тихонько попёрдывая. Но тут, со стороны дороги, послышались голоса. Это из кино возвращалась местная молодёжь. Попасться им на глаза означало получить [ман]дюлей от бабки или от деда. Это уж, как повезёт. А то, может, и от обоих по очереди. Если нас застукают, то обязательно отведут домой. И посему мы приняли правильное решение и сиганули в кусты. Нам даже было всё равно, что эти кусты отгораживали кладбище. Мертвецов на тот момент мы боялись меньше, чем деда или бабку. Конечно, с мертвецами мы были ещё не знакомы.
— Вовка! — шептал я. — Ты как?
— Страшно. Сзади нас какая-то могила. Вдруг сейчас кто-то полезет оттуда. — Вовка жался ко мне поближе.
Я и сам тоже не чувствовал себя героем. Сидел тихо и составлял компанию самолюбию с геройством. Мы решили, чтобы нам было не страшно, зажечь свечки. Чиркнул спичкой и зажег сначала одну, потом — другую свечку и отдал её Вовке. В слабом свете свечи я решил осмотреться. Лучше бы я сидел и не крутился.
Я обернулся и посветил. Мой детский мозг дорисовал всю картину за меня. Мне показалось, что могила шевелится и оттуда тянутся руки. Конечно, сейчас я понимаю, что это была лишь игра света и теней, но тогда это была хорошая игра моего воображения. Станиславский бы сказал — верю.
Закричал я громко и даже кажется, как-то неестественно. Как Джельсамино в фильме. Вовка, не оставаясь в долгу, поддержал меня. Как говорится, началась паника. Паника — это когда один знает, в чём суть ужаса, а другие орут и бегут за компанию, будучи уверены, что орущий и бегущий рядом сосед, точно уж, в курсе ситуации.
Затем закричали на дороге. Тоже, как показалось мне, очень неестественно. Какой-то душераздирающий женский визг. От этого визга мы с Вовкой закричали ещё громче. Затем послышалось с дороги: “Бля! ”, “Ебаааать! ”, какой то “бум”, затем “Поднимай её, [ман]дуем отсюда” — и удаляющийся топот.
Нас с Вовкой тоже уговаривать долго не надо было, и мы, побросав свечки, ломанулись в противоположную сторону, прочь от этого места. Бежали мы быстро и без оглядки. Вовка, несмотря на маленький возраст, не уступал мне в скорости. Мне казалось, что руки из могилы вот-вот настигнут нас, и я притопил ещё быстрее.
Когда мы оказались в террасе, мы забились на одной кровати под одеяло и так незаметно как-то уснули. Утром нас разбудила бабка.
— Вставайте задохлики. А чё это у вас дерьмом попахивает? — но не акцентировала на этом внимание. — Я вам щас новости поведаю за завтраком. Как раз вам урок будет, чтобы не шастать где попало...
Вся деревня обсуждала свежую новость.
— А у него глазища такие огромные, как огонь светятся.
— И воет нечеловеческим голосом.
— Это, я так думаю, призрак Володьки-алкоголика, царство ему небесное. Не успокоится душа окаянная.
— Да причём тут Володька? Говорят, у этого рога и хвост были. Не иначе, как чёрт.
— А Галка-то. Как посмотрела в его горящие глаза, прям сознания лишилась. Так волоком и тащили её до дома.
— Говорят, что Петька то, Никитишны внук, тот совсем обделался...
И ещё много чего было рассказано, и много дней сплетничал народ по деревне, с каждым днём история принимала всё более ужасный оборот.
Мы с Вовкой радовались только одному. Что бабка с дедом не узнали, что мы ночью ходили на кладбище, и нам ужасно повезло, что мы не встретились ни с этим Володькой-алкоголиком, ни с чёртом. Иначе бабке с дедом было бы уже некого пороть.
