Детские истории #школа

понимания картинка моя будет не иллюстрация, а ребус. Поэтому попробую, в меру сил, это дело разъяснить. Пристенок – забытая дворовая игра, азартная, корыстная и с этаким блатным оттеночком (кепарик - козырьком назад, может - и папироска на губе). Вариантов у нее было много, но в основе их всех – гонка бит. Битой может быть старинная массивная монета, просто металлический диск, выточенный где-то кем-то по знакомству, выменянный, или выигранный в тот же пристенок. Бывали и медали, потерявшие цену и смысл в глазах их носителей, а то и просто стыренные у оплошавших родителей.

Итак, двое игроков (это я для простоты, обычно участников больше) поочередно мечут свои биты ребром о стенку (пристенок! ). Первая бита рикошетит от стенки, и ложится, уж где ляжет. Задача второго - догнать биту первого. Вот тут возможны варианты: вторая бита легла на таком расстоянии от первой, что до нее можно дотянуться распяленной пятерней (самая большая растяжка между большим пальцем и мизинцем). Игрок ставит большой палец на свою биту, а каким-то дотягивается до биты противника. Тогда с того - договоренная ставка. Вторая бита может ударить первую. Это называется «со щечкой» и стоит две ставки. Бывает, что вторая наезжает на первую, да так и остается. Это называется «с наляпой» - три ставки. И уж совсем редко, вторая бита так подшибает первую, что та подскакивает и накрывает ее. Это – «с подляпой», и тут уж четыре ставки. Но где же те самые «крохоборы»? Это когда биты лежат рядом, но у догонялы пятерни чуть-чуть не хватает. И тогда он может взяться второй рукой за свой мизинчик и все-таки дотянуть его до цели. Но об этом надо договариваться заранее. Вот это и есть пристенок с крохоборами.

Это еще не сама картинка, а как бы подпись к ней. Картинка же такова. Мы, несколько пацанов из Консервного двора, класс пятый-шестой, играем в пристенок на заднем дворе своей родной 110-й школы, об ее же стенку. Ставки идут в казну (квадрат на асфальте) и там уже приличная кучка медяков. Мы увлечены, горячимся, спорим, галдим, не видя ничего и никого вокруг нашей стенки и нашей казны. Азарт велик, да и куш не мал. И вдруг, откуда ни возьмись, на нашем пятачке появляются несколько больших пацанов, не из наших, которых раньше мы никогда не видели. А они держатся так, будто не видят нас. И безо всяких слов начинают играть нашими битами, так что вскорости наши медяки в казне оказались завалены ихними «серебчиками» (это 10, 15 и 20 копеек - все происходит, естественно, до реформы 1961 г). Мы не знаем, что делать. Уйти не позволяет самолюбие, наши наигранные, пригретые, приспособленные к рукам биты, да и кровные копейки, что лежат в казне. Но и тягаться с захватчиками нам никак «не по соплям». Мало того, что каждый из них на голову выше любого из нас, так еще и видок у них… Дерганные движения, стоячие глаза… А мы уже знаем, как выглядят обкуренные, или наглотавшиеся «коды». И тут у них игровой момент: вновь сыгранная бита ложится вроде бы в досягаемости от одной из уже отыгранных. Догоняла примеряется, растягивает, растягивает пядь – никак! С корточек, не оборачиваясь, спрашивает: «С крохоборами? ». В ответ ему этакое общее утвердительное мычание. Он тянет мизинец теперь уж с помощью левой руки – опять никак! Ну, еще чуть-чуть! Даже нас захватило. Нет, не натягивает. Ну, еще бы с ноготок! Нет, опять облом! Мы уже выдохнули, вернулись было из зрительской эйфории в свою горькую реальность, и не заметили, как в левой руке у догонялы оказывается лезвие, половинка обыкновенной безопасной бритвы, и он рассекает ею складку, или, как назвать, перепонку между большим и указательным пальцами своей растянутой пятерни. Есть! Очередная монета в казну и кровь на асфальте… Исчезают пришельцы так же внезапно, как появились, бросив, видимо за непригодностью, наши биты, но прихватив всю казну. А нам пора по домам. Скоро в школу. Вторая смена…

в какой форме…. вы нам фонариком в лицо светите.

А, здравствуйте, товарищ сержант!

Действительно странно, что мы в темном парке на четвереньках ползаем.

Нет, мы ничего не закапываем. У нас первый класс, сыну завтра гербарий сдавать.

У вас дочка во втором классе? Ой, спасибо, что вы нас понимаете.

Набрали листьев полный пакет. До двух ночи разбирали, муж искал в интернете названия растений, а я гладила листья утюгом и лепила их в альбом.

К первому классу мы готовились, но купили все НЕ ТО.

Ручки завтра надо цветные, но не гелевые. Альбом только в твердой обложке.

Картон формата А3 восьми цветов. Бархатный? Спасибо, господи, нашли!

Это у нас есть. Так, альбом, ручки цветные есть, вот блин… гелевые.

ОКТЯБРЬ.

Какой пластилин? А где три коробки? Понятно. Надо новый. Двенадцать цветов? Еще гуашь, которая смывается с лица? Зачем с лица? Ну, если в школе так сказали!

Теперь мы знаем все супермаркеты, которые работают с 7. 00.

Хотя, выбор там весьма скудный.

Вот как так? Колбасы тридцать сортов, сыра двадцать! А пластилин только шести цветов? Ладно, купим две коробки, будет «двенадцать» цветов.

Девять вечера. Надо образец полезного ископаемого для музея школы? Уже завтра?

Вот, нашему папе смешно… у папы, наверно, есть полезные ископаемые?

Нет, дорогой, бензин в твоей машине это уже не нефть.

Нет, слетать в Ямало-Ненецкий округ и добыть алмазы мы до утра не успеем.

А помнишь, Петров кусок кварца показывал? Что значит, они уже спят?

У них трое детей, они никогда не спят. Вперед, отец года!

НОЯБРЬ.

А чем эти ножницы не угодили? Ах, надо в чехле и с насадками на кончиках.

На урок нужна пряжа? Спицы 3 мм? Это вязальные или велосипедные? Точно, на среду? Так, пообедать сегодня я опять не успею.

Сделать куклу в народном стиле? Сынок, я пока не знаю, какой это будет народ.

Нет, куклу «Вуду» мы делать не будем. Вечером решим, какому народу повезет.

Кормушку для птиц? Хорошо птицам…. они кушать успевают. С кормушкой это к папе.

ДЕКАБРЬ.

Надо новогодний костюм. Конкурс на лучшую игрушку для школьной елки.

Ну все, пойдем ложиться спать. Завтра еще аппликацию делать «Елка моей мечты». Сынок, почему елка МОЕЙ мечты? Я думаю, что надо. .

Ну хорошо. Моя елка мечты растет в лесу. . и я под ней сплю с готовым статистическим отчетом по продажам!

Я спала… мне снилась огромная елка в лесу… было тепло… грела бархатная бумага формата А3… в руке я держала ножницы в чехле … вокруг новой кормушки кружились птички… вязаная кукла «Вуду» охраняла мой покой, кидая в них пластилином из коробки… с елки на снег падали желтые листья...

Утром рядом с моей подушкой лежала тетрадь, на которой было все – аппликация елки, бисер, огромный вязаный бант и надпись "Сатичический" (зачеркнуто, замазано)

А сверху "Лучший в мире отчет для моей мамы»

когда им нужно было свалить куда-нибудь ненадолго, рассаживали всех детей в кружок на стульчики, меня в центр с книжкой и вперед. Я читал вслух, громко и с выражением.

Так вот, про Карлсона, если кто не помнит, то они с Малышом плюшки запивали горячим шоколадом. Так прям и написано было в книжке.

И я чота озадачился, как бы вроде все уже пил в этой жизни, и чай, и кисель, и компот из сухофруктов в садике, и даже кофе как-то попробовал, фу, горько и невкусно. А вот горячий шоколад мне почему-то никто ни разу не предложил. А ведь это должно быть вкусно! Простой-то шоколад, плиточный я оченно уважал, мне даже мама постоянно замечания делала, когда я конфеты шоколадные хомячил, что я их ем как огурцы.

В общем, идея созрела. На мою просьбу приготовить чашечку горячего шоколаду мама впервые произнесла фразу: - "[п]опа слипнется". К тому же в это время как раз подорожал шоколад. Было такое в начале 70-х, как-то в один день бах, и шоколад стал стоить ровно в два раза дороже. Я почему-то очень хорошо помню этот момент. В магазине тогда продавались маленькие шоколадки, из шести долек, по 10 копеек. Она так же была завернута в фольгу (мы ее почему-то называли золотинкой, хотя она совсем на золото не была похожа), которую можно было долго разглаживать ногтем на столе, чтоб ни одной морщиночки на ней не оставалось. Сверху еще была бумажная обертка, но что там было нарисовано, я не помню... Короче настоящая шоколадка, только маленькая, на один зубок. И стоить она стала уже 20 копеек!

Но я парень был упорный, если уж я чего решил, то уж выпью-то обязательно. Когда мне перепадали деньги, то я всегда чётко знал, на что я их потрачу. Я копил до нужной суммы, а когда набирал 20 копеек, то покупал шоколадку и прятал под матрас. Сосед-второклассник посчитал, что мне для полной чашки горячего шоколада нужно набрать 10 плиток.

В один прекрасный день мама, перестилая мне постель, обнаружила мой клад. Она была мудрая женщина, не стала устраивать скандал, она знала про мою мечту (я периодически пробовал канючить) и приняла решение. Сегодня мы будем пить горячий шоколад! Мы торжественно пришли в магазин, купили 4(! ) настоящих, больших шоколадки, купили полкило каких-то плюшек и отправились домой, предвкушая предстоящее пиршество.

Праздник оказался испорчен... Этот шоколад было невозможно пить. Чисто физически. Когда мы его растапливали в ковшичке до жидкого состояния, то он был слишком горячим, просто обжигал язык, а когда остывал до приемлемой температуры, то становился густым как масло. Намазать на плюшку его еще можно было, но пить вот ну никак. Я даже расплакался от безысходности, притащил на кухню книжку, захлебываясь слезами доказывал маме, что Малыш и Карлсон пили этот проклятый горячий шоколад. Она меня успокаивала, говорила, что видимо у них был какой-то другой, правильный шоколад. А у нас такого в магазине нет, есть только неправильный, который не пьется.

С тех пор я уже больше сорока лет шоколад не переношу на дух. Хотя сладкоежка тот еще. Мёд, сгущенку, варенье могу поглощать в неограниченном количестве, а вот шоколад как отрезало.

Сегодня, затарившись в супермаркете, я с досадой вспомнил, что не взял ничего попить, минералки какой-нибудь или сока. Сушняк с утра что-то ужасный. И тут в холле на выходе смотрю, кофейный автомат. Хоть они в нашей жизни появились уже довольно давно, но я как-то обходил их стороной, не доверяю я качеству напитков, приготовленных бездушной машиной. Но тут деваться некуда, во рту пересохло, подхожу к этому автомату. Запихиваю купюру 50р, читаю инструкцию, ога, выберите количество сахара, жму до максимума, выберите напиток. Таак, что у нас тут, эспресо, капуччино, двойной капуччино... Опаньки, ГОРЯЧИЙ ШОКОЛАД! Черт, ведь это наверняка тот самый, правильный шоколад, какой мне так и не довелось попробовать в детстве. Ну теперь-то я уж точно воплощу свою самую первую мечту, я попью этот долбаный шоколад. Уверенно нажимаю кнопку. "Ждите, напиток готовится", "Готово", приподнимаю шторку, забираю стаканчик, отхожу с тележкой в уголок, отхлебываю из стаканчика...

Йопть, какао! Обычное какао.

срывались, сбивая по пути кривые деревца на склоне, и разбиваясь внизу, добавляли нашему пляжу новую конфигурацию.

Мы ходили по этим камням, не особо обращая на них внимания. Ну, камни, и камни. И приходил тогда на речку купаться один пацан из нашей школы, по натуре своей очень внимательный и любопытный.

Вот. И как-то сидим мы на берегу, загораем, а он все что-то ползает у нас за спинами, на отвалах камней. Потом подошел, в руке обломок, белый, ровный, показывает нам и говорит: «Вот нашел, это зуб динозавра». Мы, конечно, тогда уже в курсе были, кто такие динозавры. Ходила по рукам какая-то фантастика Обручева. Но сразу ему твердо сказали, мол ты давай, ерунду не пори, откуда у нас здесь динозавры, выбрось это, и иди лучше окунись.

На что пацан нам ответил, что там этих костей лежит куча выше его роста, и завтра он этот зуб отнесет в школу учителю биологии. Было лето тогда, но почти все учителя еще сидели на месте, отработка у нас была, не помню сейчас уже.

На следующий день, когда пришли на реку, застали этого археолога на этом же самом склоне с картофельным мешком. На наш вялый вопрос, ну как там, он взахлеб рассказал, что учитель в шоке, сказал, что этой косточке минимум шестьдесят пять миллионов лет, что у меня по биологии будет пятерка в четверти, и что я ему сейчас еще наберу.

На следующий день, когда пришли на реку, застали опять этого археолога на склоне, и более заинтересованно спросили, ну как там, он ответил, что биолог не смог все взять, в кабинете не хватает места, и предложил остальное отнести в краеведческий музей. Сейчас я им еще наберу, радостно сообщил он.

На следующий день, когда пришли на реку, этот пацан сидел довольный на берегу, жмурился от солнца, и неторопливо жрал пломбир. Ну, как там, уже взволнованно спросили мы. Да, нормально. Все взяли в музее, сказали, что пришлют в школу благодарственное письмо, и еще денег дали. Десять рублей.

Эта новость разлетелась по пляжу со скоростью птеродактиля. Застала и школу, отдыхающую справа, не пожалела и школу слева.

На следующий день, мрачный сторож краеведческого музея с шести утра разгонял наседающих на дверь пацанов, с мешками, хозяйственными сумками, рюкзаками, доверху набитых костями. Как минимум двух игуанадонов по запчастям они ему точно принесли.

Когда к десяти часам, вспотев и прогнав, наконец, всех, он сел на лавочку отдохнуть и покурить, в ворота, распахнув ногой, зашли трое наших самых главных школьных хулигана. Они, как самые рослые и сильные, принесли в музей жемчужину несостоявшейся тогда коллекции. Всего одну кость. Но какую. Один нес ее впереди, другой сзади, а третий помогал им посередине, чтобы случайно ее не бросили.

Сынок пробурчал что-то вроде того, что стал посещать дополнительные занятия по русскому языку, чтобы подтянуть предмет.

Мне оставалось только порадоваться.

Но вот однажды подвез я его как обычно в школу и только отъехал - обнаружил, что у меня остался его ключ от квартиры. Пришлось возвращаться в школу - отдать ключ.

Сына своего я сразу разыскать не смог, поскольку никто не слышал ни о каких факультативах по русскому. Наконец одна девчонка на мой вопрос ехидно так ухмыльнулась и сказала, что все ребята в кабинете биологии.

Разыскав этот кабинет, я тихонечко отворил дверь и узрел жуткую и ничем необъяснимую картину.

В центре помещения стоял скелет, на нем был надет пиджачок от школьной формы, а вокруг него стояло и сидело человек пятнадцать пацанов (включая моего сына), и все они поливали это чучело самым что ни на есть отборным матом, причем делали это беспрерывно. Мне даже показалось, что скелет трещал и дымился. (Как потом выяснилось, так оно примерно и было).

Я резко вошел в кабинет, мат смолк, и я вызвал сына для объяснений в коридор.

И вот, что он мне рассказал.

Оказывается, отец одного из его одноклассников был профессиональным изобретателем. Не нравилась ему, что его сын ругался матом, и он решил пацана от этого дела отучить. Соорудил приборчик из фонетического анализатора, распознающего мат, небольшого самодельного аккумулятора и обширной электрической цепи. Все это он заделал в пиджак от школьной формы сына. Как только сынок переходил на нелитературный язык, он получал удар током. Не сильный, но чувствительный. А поскольку в школе существовали строгие правила - ходить только в форме, задумка изобретателя до поры до времени действовала.

А парень страдал, как при ломке. Ведь нынешние восьмиклассники (и не только они, конечно) - без мата себя чувствуют так, будто им язык отрезали.

Но наконец какой-то отличник по физике сказал, что придумал выход, но надо провести эксперимент. Собрали полтора десятка добровольцев за полчаса до начала занятий в кабинете биологии, надели нашпигованный электроникой пиджачок на скелет и стали материть его почем зря.

Отличник оказался прав в своих расчетах - через полчаса бесперебойного мата аккумулятор сел.

Ну вот с той поры и пошли эти факультативы по русскому.

На вступительных экзаменах проводилось три испытания: повторить спетую педагогом мелодию, воспроизвести ритмический рисунок хлопками в ладоши и спеть произвольную песенку.

В коридоре толпились родители и всячески щадили голоса и нервы своих деток: не пой, не кричи, не шепчи, выпей теплой воды, глотни сырое яйцо, не жуй жвачку, не чеши живот…

— Вы что петь будете? — спросила нас мама Иришки Кузиной.

— «Голубой вагон», — гордо ответила за меня бабуля.

— Как «Голубой вагон»? Его уже Женечка Саленек поёт!

— Ну, тогда… Песенку Чебурашки…

— Чебурашку Мурвета застолбила, давно уже!

— Лялечка, какие песенки ты еще знаешь?

— Из кота Леопрольда знаю.

— Все песенки из Леопольда заняты корейской семьей! Они оптом поступают!

Бабушка скисла.

— А что, одинаковые нельзя, что ли?

— Нет! Завуч просила разные, чтобы уши от однообразия не завяли!

— Ишь, уши… Лялечка, ну-ка?

— Про японского журавлика!

— Тоже занято! Слышала, как какая-то девочка репетировала!

Тут мы услышали мою фамилию, и бабуля подтолкнула меня ко входу в актовый зал. Я вошла и робко взобралась на сцену. Первые два задания я прошла на ура. Мои огромные прозрачно-желтоватые банты на туго заплетенных и собранных в корзинку косичках колыхались как оглашенные, словно их трепал суровый бекабадский ветер. В придачу к этому я не могла сильно открывать рот, так как скулы сводило натянутыми волосами и при всяком: «А-а-а», — мои глаза становились еще более лисо-монголоидными.

— Такая хорошенькая, умничка прям, — заколыхалась дородная Лия Львовна. — Но худенькая какая, цыпленок, не кормят словно!

Я и вправду была очень худой, особенно конечности: тонкокостные, они висели как веточки — руки из рукавов белой блузы, ноги — из-под юбки-колокола.

— Что петь будешь, деточка?

Я стала срочно соображать. Мысли в голове из-за этой прически, казалось, тоже были натянутыми и бились от одного виска к другому.

— Эх, дубинушка, ухнем! Ух! — толстым голосом протяжно завела я любимую песню нашего садовника. Всякий раз, работая на участке, он напевал какую-нибудь песню из своего небогатого репертуара.

Лия Львовна поднесла руку к груди.

— Эх, любимая, сама пойдет, подёрнем, подёрнем, да ухнем! — детским басом залихватски вывела я.

Преподаватели отчего-то выпучили глаза и переглянулись. Ясно: надо петь что-то другое. Дубинушка — не по их зубам.

— Я передумала. Это неподходящая песня. Вот. — Спрыгнув со сцены, я сделала глубокий вдох, мелким шагом пошла к учителям и гнусаво заныла:

— Вот господин хороший идет по мостовой. Подайте, Христа ради, червончик золотой…

Я протянула руку в просящем жесте и мысленно окунулась в роль просящей бродяжки.

— Нет, нет, Лялечка, — часть учителей сдавленно ржала, а Лия Львовна пыталась сохранить спокойствие, — давай что-нибудь нежное, про василечки-колокольчики…

Меня понесло. Трагично прикрыв веки и сложив руки на груди, я уныло затянула:

— Однозвучно гремит колокольчик

И дорога пылится слегка…

И уныло по ровному полю

Разливается песнь ямщикааааа…

На ямщике мой голос ушел слишком низко и мне пришлось надуться, чтоб вывести это: «…Кааа», — протяжно и значимо. Я поняла, что не вытяну петь про хладную грудь, и решила перескочить на подснежники.

— Лишь только подснежник распустится в сроооок… — Я закатила глаза и постаралась придать трагизма своему голосу, отчего мои банты на голове задрожали — и ноги тоже. - Лишь только приблизятся первые грозы, на белых стволах появляется сок… Так плачут березы. так плачут березы…

Учителя не смотрели на меня. Они тряслись, они прятали взгляд, и я поняла, что очень расстроила их, ведь просили же, просили исполнять детские песни, а я — садово-огородные… Надо веселое… Вот! Есть!

Я залихватски топнула ногой и вразвалочку, как утка, припадая то на левую, то на правую и растопырив по-блатному пальцы, вращая глазами, исполнила:

— Йэээх! Цыпленок жареный, цыпленок пареный, цыпленок тоже хочет жить! Его поймали! Арестовали!

На этих словах я подпрыгнула к директору школы, грузному мужчине в костюме и выкрикнула:

— Велели: паспорт покажи!

Директор вздрогнул, а дверь в коридор приоткрылась и в образовавшейся щели появилось лицо моей бабули.

— Паспорта нету! Гони монету! Монеты нет — иди в тюрьму!

Учителя сдавленно рыдали от хохота, а директор махал руками, пытаясь остановить моё пение. Банты ожесточенно колыхались на моей голове, дергая кожу на висках в стороны, но боковым зрением я успела увидеть спешащую ко мне бабулю. Я заторопилась: времени оставалось в обрез.

— А он заплакал! В штаны накакал!

Пошел на речку сполоснуть!

Штаны уплыли! А он за ними!

Последнее, что я выкрикнула в зал, пока меня выводили, было:

— И вместе с ними утонул…

В коридоре стояла тишина. Потому что родители согнулись в беззвучном хохоте и вытирали глаза.

Так я поступила в музыкальную школу.

каждому - вещмешок, оружие и форма, взаправдашняя - когда-то принадлежала участнику войны. На шею каждому вешается опознавалка - кто-то становится сержантом Янссеном, кто-то рядовым Ван Молем, имена все из того взвода, который конкретно эту деревню оборонял. Высаживают всю ватагу километров за 15 от деревни, и топают детки по жаре со всем своим барахлом.

Часа 2-3 топают. Оружие, которое не так много весит поначалу, становится очень тяжелым. Рюкзак натирает плечи. Хочется бросить тяжеленные вещмешки и полежать. Хочется поболтать, подурачиться, а нельзя. Тот, кому сержант достался, должен всю эту толпу держать в порядке - чтоб шли тихо, не орали, не отставали, вперед не забегали и не дурили (представьте себя 17-летнего на месте какого-нибудь пацана, которому надо внезапно сдерживать 15 человек своих одноклассников).

Доходят они до деревни, тут их преподаватель-командир ведет к дому, останавливаются. - Кто тут рядовой Ван Мол? - Я! - Когда ваш взвод подошел к этому месту, рядовой Ван Мол подорвался на мине возле этого дома. С этого момента "рядовой" молчит. Идут дальше. - Кто тут рядовой Стевенс? - Я? В этом месте взвод был атакован, рядовой Стевенс был ранен в бедро и погиб на месте от потери крови, помощь не успела подойти. И так идут они дальше, пока не доходят до кладбища, и не видят, как стоят в ряд, один за другим, камни с именами тех, чьи опознавалки у них на шее. И понимают, что из 15 в живых остались двое - таких же, как они, восемнадцатилетних салаг, которым хотелось дурачиться, слушать музыку, трепаться с противоположным полом, танцевать и целоваться, а вместо этого - жажда, голод, холод, боль, страх, усталость, и для очень многих - внезапная и страшная смерть.

А песен про "Хотят ли бельгийцы войны" тут нет, если не ошибаюсь. И про "деды воевали" я тут никогда не слышала.

– очень престарелая родственница.

Однажды я пришла из школы домой и застала зрелище совершенно несусветное. Вся женская половина семьи, включая взрослую старшую сестру, ползала по квартире на четвереньках. За ними гонялся племянник, который еще не умел ходить, но на своих четверых был быстр как ветер. Кошка смотрела на всех них офигевшими глазами. С кошкой мы любили играть в прятки – я пряталась, скажем, за дверь; звала ее – она медленно и осторожно заходила в комнату, делала вид, что не видит меня за дверью, а потом раз – и прыгала на меня! Визг, смех! Когда на балконе просыпался в коляске малыш, она бежала к нам и звала – мол, проснулся, идем. Кошка была умна. Мы с кошкой посмотрели друг на друга -- у кошки, очевидно, был когнитивный диссонанс. Через минуту я ползала вместе со всеми.

Оказалось, у отца пропала печать. В его комнату никогда никого не пускали, там царил хаос, доступ был только у меня – потому что я знала, что пыль вытирать надо так, чтобы весь этот кажущийся бардак сохранял свой первозданный миропорядок. Потому что там все было на виду и все было на своих местах. Но тем ранним темным утром в берлоге побывал племяш – тихо, нечувствительно; был замечен за проникновением на запретную территорию, вытащен за ноги, дверь была тихонечко закрыта обратно, никто не почуял беды. Утром отец проснулся, как обычно, не глядя, оделся, рассовал все с тумбочки по карманам, и пошел на работу. На проходной оказалось, что то, что он вытащил из кармана и предъявил – не пропуск, что в карманах лежат вовсе не те вещи, которые должны бы, а печати так и вовсе – нет. А это была очень маленькая, но очень важная печать, и когда мне об этом мама рассказала, мама была цвета – серого, и это было страшно.

Племянник разговаривать еще не умел. Были мысли на предмет, что он эту печать – съел, и выкакает; обсуждались планы отвезти его в больницу, и а не придется ли его вообще оперировать, если эта штука в нем застрянет. Племяш вид имел всем довольный, на боли в животе не жаловался, когда его затаскивали в берлогу и пытались раскрутить на «да куда ж ты дел такую вот маленькую штучку» реагировал весело и бессмысленно. В квартире был просмотрен каждый миллиметр пола, включая шкафы и кладовки. Мы были в отчаянии.

Потом кто-то предложил расширить область поиска до высоты племяшкиного роста – он же мог встать на ножки, в конце концов.

Печать нашли. Она была воткнута в крошечную щелку между шкафчиками серванта на высоте 30 см от пола.

и сообщают, что учительница химии ничего не знает и добавляют, что их видимо здесь в институтах ничему не учат.

С интересом спрашиваю из чего они это вывели и слышу такой рассказ:

Она выходит к доске и гордо спрашивает у класса:"Как вы думаете, что означают буквы Au - в периодической системе элементов?",- все молчат, а мы, говорят, поднимаем руку и говорим "Аурум" - gold,

она спрашивает:"А кто знает, что означает Pb?" - мы снова, единственные, отвечаем "Плюмбум" - lead, учителка делает круглые глаза и спрашивает:"А откуда вы это знаете?"

Мы отвечаем, что это в России еще в 6 классе проходят, а по ней видно, что она не верит и, правда уже не с такой гордостью, как вначале, добавляет: "А я в этом году ходила на занятия по повышению квалификации, где нам давали курс по латинским названиям химических элементов" :)

Подобные вещи они рассказывают уже не первый раз и что забавно, учителя здесь понимают, что дети из других стран знают гораздо больше, чем дети здесь выросшие, но похоже не верят, что в тех других странах даже школы существуют, не то, что какая-то система обучения...

ребенок: белобрысый, добрый, рот до ушей, очень доверчивый, открытый, доброжелательный и беззаботный. И хотя зовут его по-другому, но для меня он просто Ванюша. Итак, сегодня ему стукнуло шесть полных лет.

После поздравлений я раздаю детям задания: посчитай и раскрась, напиши буквы, найди десять отличий и т. д. Они уже сами выбирают, с чего начать и чем закончить. Способные и развитые дети выполняют по 4-5 заданий, остальные - кому как по силам, я хожу между столами и помогаю.

Ванюша открыл задания, посмотрел и взгрустнул. Полистал тетрадку и вздохнул. Пошел достал яблоко для подкрепления. Откусит от яблока, посмотрит на задание, опять откусит, вздохнет. Пока яблоко догрыз, совсем из сил выбился. Приносит мне пустую тетрадку и говорит:

- Я больше не могу, устал, пойду поиграю.

Вот это молодец! Вот это по-русски, от несделанной работы отдыхать.

И ушел в уголок играть с Лего вместе с дружками. И я, глядя на него, прошу Господа за его родную мать, которая не сделала аборт и не выкинула его новорожденным на помойку, а подарила ему жизнь в мире, где его все любят.