Из жизни знаменитостей VIP

А дело было ночью — мою, мою, тру, тру, вошел какой-то человек, тоже заключённый, — спросил меня, откуда я, куда, есть ли у меня деньги, продукты на такой долгий и страшный путь? Ушёл, потом вернулся, принёс подушечку-думку, мешочек сахару и 300 р. денег - большая сумма для заключённого!

Даёт это всё мне - чужой человек чужому человеку... Я спрашиваю — как его имя? мол, приехав на место, напишу мужу, он вернёт Вам долг. А человек этот - высокий, худощавый, с живыми весёлыми глазами - отвечает: «Моё имя Вы всё равно забудете за долгую дорогу. Но если и не забудете и мужу напишете, и он мне “вернёт долг”, то денежный перевод меня не застанет, сегодня мы здесь, а завтра там - бесполезно всё это». - «Но как же, - говорю я, — но кому же вернуть — я не могу так просто взять? » — «Когда у Вас будет возможность, — отвечает он, — “верните” тому, кто будет так же нуждаться, как Вы сейчас. А тот в свою очередь “вернёт” совсем другому, а тот - третьему... На том и стоим, милая девушка, так и живём! » Он поцеловал мне руку и ушёл - навсегда.

Не знаю до сих пор, кто он, как его зовут, но долг этот отдавала десятки и сотни раз и буду отдавать, сколько жива буду. «Думка» его цела у меня и по сей день, а тот сахар и те деньги спасали мне жизнь в течение почти трёхмесячного «этапа».

и тщеславная оплошность Сары, то история королевской семьи могла бы сложиться совершенно иначе.

Как все начиналось и закончилось между Чарльзом и Сарой.

Граф Джон Спенсер мечтал, что одна из его дочерей станет женой принца Чарльза. Сперва он делал ставку на очаровательную старшенькую дочь по имени Сара. Девушка была не только хороша собой и с приятными манерами, но и обладала легким характером, который сперва привлек принца, а после стал поводом для разрыва.

Смешливая и яркая Сара играючи находила общий язык со всеми окружающими. Чарльзу с ней было весело и он получал удовольствие от непринужденного общения. И все потихоньку шло к свадьбе, пока в дело не вмешался роковой случай. В тот самый момент, когда пресса уже пророчила их скорую свадьбу, все испортила одна фраза Сары, сказанная репортеру в конце 1970-х.

«Мне все равно, за кого выходить замуж, за мусорщика или за принца, – заявила предполагаемая невеста будущего короля. – Лишь бы между нами была любовь».

Разумеется, Сара всего лишь хотела сказать, что по-настоящему влюблена в сына Елизаветы II, а не встречалась с ним из-за его статуса. Но нивелирование различий между «принцем» и «мусорщиком» в ее фразе обидело не только Чарльза, но и всю семью Виндзоров. «Вы только что сделали нечто невообразимо глупое», – публично обратился к Саре принц Чарльз, тем самым поставив жирную точку в их отношениях.

Хотя, возможно, дело не только в сравнении принца с мусорщиком, но в том, что девушка поделилась с другими изданиями исповедью о своей борьбе с анорексией, о популярности среди мужчин и о других нюансах насыщенной девичьей жизни до Чарльза. Королевская семья не приняла таких душевных откровений.

В отношениях между Сарой и Чарльзом была поставлена жирная точка, и принц обратил свое внимание на младшую сестру Сары — Диану, которую отец планировал отдать в жены принцу Эндрю.

В 1980 году Сара выходит замуж за колоритного Нила Эдмонда Маккоркодейла. Брак оказался очень крепким и удачным. Сара родила троих детишек и до сих пор живет счастливо с мужем.

Сейчас у нее уже есть внуки. Она проживает в деревне Сток-Рочфорд, относящейся к графству Линкольншир. Любимые занятия женщины — охота и благотворительность.

Так что, очень даже верна поговорка, гласящая, что не было бы счастья, да несчастье помогло.

При этом умудрялся быть человеком скромным и скандальным одновременно. Перед камерой в работе над картиной порой робко шептал слова, а в жизни устраивал шумные драки с мордобоем и битьем тарелок, выясняя отношения с любовником первой жены.

Внешность аристократа – крестьянское происхождение – сломанная судьба – еврейская фамилия. Говорили, что он – обласканный властями, успешный советский артист. Но никто не предполагал даже, что все сыгранные им роли замешаны на чудовищном личном горе.

На самом деле его фамилия Смоктунович. Писал в анкетах, что белорус, но обманывал. Смоктуновский происходит из семьи польских евреев, его прадед был сослан в Сибирь за участие в польском восстании 1863 года. Родился актер в селе Татьяновка Томской области. Потом семья переехала в Красноярск, где так сильно голодала, что в пятилетнем возрасте его и брата родители просто выгнали из дома – не могли прокормить. Его приютила и воспитала тетка. Воровал на рынке, чтобы выжить. Брат Иннокентия вскоре умер.

Учился Смоктуновский плохо, оставался на второй год. После школы мобилизовали и сразу отправили на фронт – в самый ад – на Курскую дугу. Уже через несколько месяцев Иннокентий Смоктуновский оказался в… фашистском плену.

Рассказывая позже об этом времени своей жизни, актер говорил, что всегда чувствовал, что его кто-то защищает. Он верил в чудеса. Уверял, что ни разу, побывав в самом пекле войны, не был ранен.

«Когда я был на фронте, рядом со мной падали и умирали люди, а я жив… Я ведь тогда еще не успел сыграть ни Мышкина, ни Гамлета, ни Чайковского – ничего! Судьба меня хранила».

Рукой провидения он считал и то, что его, сбежавшего от фашистов, умирающего от истощения мальчишку, пустили в дом, спасли, выходили в крестьянской избе совершенно чужие ему люди, которых нашел и отблагодарил после войны.

Он был замкнутым и тревожным. В юности актером быть и не мечтал даже. Приятель поступил в студию при Красноярском драмтеатре, и он пошел за компанию. Профессию, которая стала делом жизни, получал с 1945 по 1946 год, вернее, всего 3 месяца – потом его выгнали за драку с формулировкой «Противопоставил себя коллективу». Сразу же «обнаружились» факты его пребывания в плену. И тогда он сам себя сослал в Норильск. Уехал туда, рассуждая так: дальше, чем этот город-лагерь, ссылать некуда. Именно тогда он и поменял фамилию Смоктунович на Смоктуновский.

Ему предлагали фамилию Славянин – не согласился. В Норильске он узнал, что такое гомоc@ксуализм (среди зэков были люди с нетрадиционной ориентацией).

На Севере Смоктуновский заболел цингой и лишился всех зубов. Чтобы спасти жизнь, уехал из города и год работал дворником. Потом поступил в сталинградский театр, женился в первый раз.

Всю первую половину жизни – юность, молодость – он страдал. От голода и нищеты, от неразделенной любви (первая жена Римма Быкова изменила ему и вскоре оставила), от непонимания окружающих, от неприятия и насмешек коллег. Он дрался, замыкался в себе, учился выживать и, несмотря ни на что, верил в лучшее будущее.

В 1955 году Смоктуновский едет в Москву. Его никто не ждет и не зовет туда. Живет у друзей, пытается найти работу в театре – не берут. Ночует в подъездах на подоконниках. В одном лыжном костюме слоняется неделю на улице – люди, у которых он остановился, уехали в отпуск и не оставили ключей.

И тогда произошло чудо. Он любил его вспоминать: «Как хорошо жить, до удивления хорошо просто жить, дышать, видеть. Я есть, я буду, потому что пришла она».

Смоктуновский встретился со своей будущей женой – Суламифью в Ленкоме. Она работала костюмершей. «Я тогда впервые увидел ее… Тоненькая, серьезная, с копной удивительных тяжелых волос. Шла не торопясь, как если бы сходила с долгой-долгой лестницы, а там всего-то было три ступеньки, вниз. Она сошла с них, поравнялась со мной и молча, спокойно глядела на меня. Взгляд ее ничего не выспрашивал, да, пожалуй, и не говорил… но вся она, особенно когда спускалась, да и сейчас, стоя прямо и спокойно передо мной, вроде говорила: «Я пришла! » Ну вот поди ж узнай, что именно этот хрупкий человек, только что сошедший ко мне, но успевший однако уже продемонстрировать некоторые черты своего характера, подарит мне детей, станет частью моей жизни – меня самого».

С этой встречи его жизнь стала другой. У него появились дом, работа, дети – Филипп и Маша. Будущая супруга – 28-летняя Суламифь имела много друзей в столичной артистической среде. Она ни разу не была замужем и не торопилась. Была счастлива и самодостаточна. Смоктуновского представили Ивану Пырьеву, который распорядился пристроить актера в Театр-студию киноактера.

И вот тогда появились настоящие роли. Мышкин в БДТ у Георгия Товстоногова, благородный жулик у Рязанова в «Берегись автомобиля». В амплуа Смоктуновского – Гамлет, Чайковский, Моцарт, Бах… В великих он видел смешное и, по сути, играл в кино и на сцене самого себя. Появились почитатели и завистники.

– Папа мне рассказывал, что некоторые коллеги писали на него доносы то ли в Госкино, то ли в Союз кинематографистов, – рассказывал сын Смоктуновского Филипп. – Так они, как им казалось, защищали интересы советского искусства.

Смоктуновский был актером, нарушающим все правила и совместившим все противоречия. Великим юродивым, своим в доску и не от мира сего. Барином и крепостным. Может, и не советским, но родным.

«Он привлекает тем, что в нём горит какой-то внутренний свет, я иначе это не могу назвать. Он поражает меня загадочностью своего творческого процесса — его нельзя объяснить. С ним нельзя работать, как с другими актёрами, его нельзя подчинить логикой, ему надо дать жить…»

бурю аплодисментов. Это были первые аплодисменты актеру Савелию Крамарову за границей.

По воспоминаниям друзей, Савелий Крамаров среди прочих обстоятельств объяснял свой отъезд тем, что «в детстве испытал то, что не пожелаешь даже врагу»: «Впрочем, я сам был сыном “врага народа”. Неимоверная тяжесть детства гонит меня отсюда. Я не хочу, чтобы дети, если они у меня появятся, испытали то же самое».

Он родился 13 октября 1934 года в Москве, проведя первые, еще не очень сознательные годы жизни в любящей и дружной семье. В четыре года Савелий увидел своего отца в последний раз, затем остались лишь фотографии. Его отец, Виктор Савельевич Крамаров, с отличием окончив юридический факультет Киевского университета, был принят в Московскую коллегию адвокатов. Однако уже после первых процессов ему объяснили, что рвение в защите тех, кто находится на скамье подсудимых, совсем не требуется и чаще всего его присутствие как адвоката – простая формальность. Виктор Крамаров был другого мнения и до последнего пытался облегчить судьбу невиновных: участвуя в процессах против «врагов народа», он находил смягчающие обстоятельства, озвучивал подвиги своих подзащитных в годы Гражданской войны. Это и послужило поводом для обвинений против него самого. Особым совещанием при НКВД было решено: «Виктора Савельевича Крамарова за контрреволюционную деятельность заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет, считая срок с 14 марта 1938 года». В ту пору все осознавали, чем грозило это семье, поэтому мать Савелия, чтобы хоть как-то облегчить в будущем жизнь сына, вскоре оформила развод. И она, и муж понимали, что выдуманное клеймо останется навсегда, и не ошиблись. Полностью отбыв срок, проведя всего три с небольшим года на свободе, работая юрисконсультом, Виктор Савельевич был вновь арестован в 1950-м «за участие в меньшевистской эсеровской организации», а следом этапирован в Красноярский край, где и умер в марте 1951 года.

Мама Савелия, Бенедикта Соломоновна, умерла, когда сыну было всего 16 лет. Но до конца его жизни оставалась самым близким для него человеком. Всегда и везде он носил ее фотографию, выбирал похожих на нее женщин, в честь нее назвал и свою дочь. Ради нее стал артистом, ведь когда-то в его юности на встрече с друзьями она сказала: «Мой сын станет артистом! » – поэтому подвести ее и ее мечту о будущем сына он не мог. После смерти матери Савелий переехал жить к родственникам, у которых, впрочем, были свои дети и свои первоочередные задачи. Из-за недоедания у него открылся туберкулез. Говорят, врача, который вытащил его буквально с того света, через много лет он найдет в Израиле и искренне отблагодарит.

Окончив школу, Крамаров попытался поступить в театральный институт, но его не приняли. Выбрав другой первый попавшийся вуз – Московский лесотехнический институт – и поступив на факультет озеленения, он целыми днями пропадал в студии самодеятельности «Первый шаг» при Центральном доме работников искусств. Затем с рассказом Василия Шукшина «Ваня, ты как здесь?! » студент Крамаров начал успешно выступать в Московском театре миниатюр.

А вскоре Крамарова пригласили сниматься в кино. Его заметили после первого фильма «Прощайте, голуби! », а признали уже после второго – «Друг мой, Колька! ». Роль хулигана Васьки сам Савелий позднее назовет одной из лучших в своей кинематографической карьере. А кепку, в которой снимался, навсегда сохранит как талисман и через два десятка лет именно ее надвинет на лоб, задремав в самолете, покидая Союз. Узнаваемым всеми он станет в 1966 году после выхода картины «Неуловимые мстители», а его: «А вдоль дороги мертвые с косами стоят… И тишина! » – станет крылатой фразой. Крамарова стали приглашать известные режиссеры. Его короткое появление в фильме гарантировало успех, а реплики и неповторимая мимика запоминались навсегда. «Город мастеров», «Трембита», «12 стульев», «Большая перемена», «Иван Васильевич меняет профессию» – всем этим картинам Крамаров придавал то, что в совокупности и завоевывало любовь зрителей.

А после премьеры комедии «Джентльмены удачи» к нему пришла настоящая слава. Но, как неоднократно было замечено, вместе со славой приходит и зависть. Можно найти немало воспоминаний его коллег, знаменитых актеров, которые позволяли себе прилюдно грубые и язвительные высказывания в его адрес. Естественно, доброжелатели донесли до спецслужб и то, что Крамаров – религиозный человек, посещает синагогу, а его родной дядя и вовсе эмигрировал в Израиль. Сразу после этого Крамаров попал под контроль КГБ, агенты которого вскоре начали портить ему карьеру. В Госкино внезапно решили, что образы его героев «оглупляют общество», а режиссеры, активно привлекавшие его в свои работы, внезапно начали избегать его. Фильмы с его участием выходили всё реже, роли в них были всё короче. Но на народной популярности это не сказывалось никак: его узнавали, писали ему письма, спрашивали, когда новый фильм, жалуясь, что устали смотреть на скучных партийных секретарей и председателей колхозов. Однако сам Крамаров, не имея никакой возможности работать, все-таки задумался об эмиграции. Правда, выпускать его из страны никто не собирался.

К тому моменту Крамаров снялся в более чем 40 фильмах, и если бы актер такого масштаба в ту пору сменил страну, это был бы явный подрыв авторитета советского кинематографа, и фильмы с его участием попросту нельзя было бы показывать.

Абсурдность ситуации, отсутствие ролей, а как следствие – и источника заработка привели к тому, что Крамаров осенью 1981 года написал письмо Рональду Рейгану с просьбой: «Помогите мне обрести в вашей великой стране возможность работать по специальности. Моя нынешняя великая страна, видимо, помочь мне в этом вопросе не может». Письмо он передал работнику американского посольства. Говорят, его трижды читали по «Голосу Америки», и не исключено, что Рейган обратил на него внимание и ускорил получение визы на въезд в Америку. Перед отъездом он скажет: «При своей славе я не могу даже сниматься в кино. Меня гонят отсюда… Мне надоели роли идиотов. Всякая пьянь при встрече бросается ко мне и панибратски обнимает меня, как своего, как тупого пьянчужку. Я другой человек. Я многое люблю здесь, я вырос на этой земле, но она словно горит под моими ногами, гонит меня аж за океан. Может, там повезет страннику? »

В Америке он не стал столь же популярен, как на родине, но его талант и трудолюбие нашли себя. Совершенно не зная английского, владея им не больше, чем его герой из «Джентльменов удачи», где девушка была «чувихой», он тем не менее был принят Голливудом, сыграв роли в фильмах «Москва на Гудзоне», «2010» и «Красная жара». Кроме того, был востребован на телевидении и в шоу-программах. Кроме того, в Америке он обрел счастье от рождения ребенка и от присутствия рядом с ним близкого и любимого человека. После перестройки он приезжал в Москву, был почетным гостем кинофестиваля «Кинотавр», снялся и в российской картине «Русский бизнес».

Он ушел из жизни 6 июня 1995 года, не выдержав второго инсульта, через четыре месяца после обнаружения у него тяжелой формы рака. Похоронен он на еврейском мемориальном кладбище «Холмы Вечности» близ Сан-Франциско, где 12 октября 1997 года был установлен памятник с высеченными на иврите словами: «Последний дар – вечный покой душе твоей» и раскрытой книгой с названиями его любимых фильмов. Присутствовавшие на открытии памятника – более двухсот человек – подписались под письмом в Министерство культуры России о присвоении Савелию Крамарову звания народного артиста (посмертно). На письмо пришел отказ. Но отказ официальных инстанций, равно как и их признание, никогда не сравнятся с любовью людских сердец, помнящих великого актера, человека и личность – Савелия Крамарова.

его приезд и разлили бутылку водки. Он долго разглядывал этикетку на бутылке. И когда вдруг увидел там напечатанную цену, то сильно удивился. Мол, как так? Это был не наклеенный ценник магазина, как было у них, а именно цена товара, нанесённая в типографии производителем. А когда он заметил, что на гранёных стаканах прямо на стекле была отлита цена 7 копеек, его окончательно заклинило. «А если завтра я захочу его продать дороже? » – недоуменно спросил он, потрясая стаканом. «Тогда тебя посадят, как спекулянта», – рассмеявшись, ответил наш товарищ.

Шутки шутками, а цены на хлеб, молоко и водку в стране действительно сохранялись десятилетиями, как, впрочем, и на другие продукты тоже. Поэтому бутылка водки всегда имела хождение как стабильная и надёжная валюта, если, например, требовалось расплатиться с кем-нибудь за какую-нибудь услугу. А у любивших выпить работяг она котировалась даже выше денег.

Шукшин как-то сказал, что с горя пьют единицы, а вот если весь народ любит выпить, то это только от хорошей жизни. И ведь в чём-то он был прав. Особенно это касалось 60-70-х годов, когда откровенной нищеты в стране не было, все были обеспечены каким-никаким жильём, питанием, работой с небольшим, но стабильным доходом. Поэтому мужики могли себе позволить расслабиться после работы. Некоторые в конце концов спивались, но это никого ничему не учило. Потому что советская власть всегда заботилась о том, чтобы у каждого выпивохи и пьяницы была работа и крыша над головой.

Стоимость водки, которая десятилетиями не менялась, была уже неким слоганом, который использовался в народе как комбинация цифр: 2-87, 3-62, 4-12. Когда в разговоре упоминались такие цифровые комбинации, то абсолютно все: и пьющие, и непьющие, и мужчины, и женщины, и даже дети, понимали, о чём именно идёт речь. Зная это, кинорежиссёры иногда шутили, к месту и не к месту вставляя в своих фильмах такие цифровые комбинации.

Например, в фильме «Иван Васильевич меняет профессию» есть эпизод, в котором Жорж Милославский звонит из телефона-автомата стоматологу Шпаку и разговаривает женским голосом. Помните, с каким добавочным номером он просит его соединить? «3-62»! Услышав знакомый слоган там, где его никто не ожидал услышать, зрители всегда невольно улыбались. 3 рубля 62 копейки в СССР многие годы стоила пол-литровая бутылка водки.

В фильме Гайдая «Бриллиантовая рука» в кадре неоднократно появляется такси с номером «28-70 ОГО». И здесь неслучайными были и цифры, и буквы. С 1947 по 1961 год бутылка водки в стране стоила 21 рубль 20 копеек. Перед деноминацией денег в 1961 году водка подорожала до 28 рублей 70 копеек. Так как до этого целое поколение выросло на одной цене водки, увидев новую стоимость в магазине, большинство покупателей удивлённо восклицали: «Ого! » Сразу после деноминации 28 рублей 70 копеек превратились в 2 рубля 87 копеек. Но недовольные восклицания продолжались.

Для Василия Шукшина привычнее было удивлённое «Ах! » Поэтому в его фильме «Мы, двое мужчин», который вышел на экраны в 1962 году, совсем неслучайно на грузовике главного героя в исполнении Шукшина стоит номер: «АХ 02-87»

Стоимость водки без изменений продержалась до начала 70-х, когда «по просьбе трудящихся» поллитровка стала стоить 3 рубля 62 копейки. О чём всем в 1973 году напомнил Гайдай.

на стадионе, который не запаниковал и не испугался, был врач «Баффало» и ветеран боевых действий во Вьетнаме Джим Пиццутелли. Чтобы добраться от скамейки запасных до Маларчука, он потратил всего 14 из 136 драгоценных секунд, которые тогда разделяли жизнь и смерть. Пиццутелли мгновенно оценил ситуацию, засунул пальцы в рану, зажал разорванную вену и повел Клинта в раздевалку, где уже ждали остальные врачи.

«Я знал, что игру с «Сент-Луисом» смотрит моя мама. Когда я осознал, что произошло, то хотел просто уйти с площадки, чтобы она не видела, как я умру. В подтрибунном помещении я посмотрел на застывшие в ужасе лица окружавших меня ребят. Попросил привести священника и передать маме, что я ее люблю», — рассказывает Маларчук.

Пиццутелли тем временем отчаянно вытаскивал Клинта с того света. Он навалился на его шею всем весом: «Когда захочешь дышать, дай мне знак». Только Маларчук начинал задыхаться, Пиццутелли ослаблял давление — тогда кровь вновь начинала хлестать из раны. Так добрались до больницы.

Маларчуку наложили 300 швов, он потерял треть всей крови. Если бы порез оказался на три миллиметра выше, Клинт бы умер еще на стадионе. Если бы он защищал противоположные от выхода с площадки ворота, его бы просто не успели доставить в больницу. Если бы на арене не оказалось Джима Пиццутелли...

Уже на следующий день хоккеист отправился домой, а через 11 дней вышел на лед, и болельщики устроили ему овацию.